Чужая жена

 Она сидела чуть сбоку, через именинника и его супругу, улыбаясь, отхлебывала шампанское, исподлобья погладывая на меня. Она напомнила мне повзрослевшую Кхалиси, остригшую свои прекрасные волосы в угоду располневшему к этому времени дракону, ее супругу, восседавшему на стуле, так, будто он сидит на Железном троне Семи королевств, предназначенном как раз именно ей.

По-моему, это была уже четвертая рюмка, я расходился, широко жестикулировал, разглагольствовал о символике пустоты в японской поэзии и графике и не приметил сразу этот взгляд. Но потом, когда мы очередной раз создавали звон из соединенных бокалов и рюмок, в едином порыве пожелать имениннику, чего-то банально-протокольного, я взглянул в ее глаза и передо мной, вдруг, начали возникать какие-то картинки ее жизни, и как будто бы ее мысли, от ее долгого на меня смотрения, переместились ко мне, переплелись, соединились, и я стал мыслить и ее мыслями.

Я явственно увидел, что сидящий рядом с ней упитанный и постоянно хохочущий мужчина, который еще до недавнего был ее мужем, вдруг стал какой –то чужой и совершенно не правильный. Неправильный, причем изначально, еще в момент первых свиданий с ней, тогда, еще до рождения их ребенка. И неправильной была она сама, согласившись за него замуж, и не правильной была ее мама, подталкивающая ее к этому, и подружка с завистливыми взглядами среди безумной карусели, и запомнившейся только на видио, свадьбе. Правильной была лишь его мама, понимающая, что она вырастит, а он нет, и еще пожалуй, правильным было осознание того, что все, что было до этого, было неправильным.

И этот, сидящий чуть сбоку я, стал вдруг для нее воплощением всего того, потерянного, упущенного в жизни, какого-то совершенно другого мира, более тонкого, возвышенного, красочного, без противных кастрюль, бесконечных сериалов, ненужной телефонной болтовни с подругами, совместных семейных шашлыков с друзьями мужа, с их вечным гиканьем, пошлыми шутками, грязными намеками, противным запахом изо рта и змеиным сипением после всего этого ночью.
Нет, он был хорош, даже после рождения Вовки, наверное, он и остался таким хорошим и сейчас, но она уже явственно осознала, что стала другой, плохой. Для него плохой.

Он, купивший автомобиль, для того, что бы с помощью его заработать еще больше, что бы купить телевизор еще больше, чтобы купить холодильник еще больше, что бы купить автомобиль еще больше, чтобы заработать еще больше денег, для того, чтобы как можно больше ничего не делать, сидя с друзьями на берегу реки, гикать и ждать, когда приготовиться шашлык и в расставленные сети попадется рыба.

А я, в ее глазах, был другой, именно такой, который нужен был ей сейчас, той которой она стала, той которой её еще ни кто не знал, той которая скрывалась от всех, чтобы не вызвать чувств жалости к себе у них, когда они поймут, что она смогла, она вырылась, она обрела, а они нет?

Среди всеобщей застольной кутерьмы, перекуров с их сложными, словно пятнашки, перестановками и пересаживаниями, среди таких же замысловатых ходов передвижения блюд и замен тарелок, я чувствовал, что она неизменно наблюдала за мной, но очень осторожно, чтобы не привлечь своим вниманием внимание других, и особенно восседавшего на троне, некурящего супруга, заполняющего в ней ту чистую, прозрачную пустоту, как в японских гравюрах, о которых я только что рассказывал, и делавшую ее существование тяжелым, удушливым, съеденным, как съедала свободное пространство заставленная дорогой мебелью их квартира.

К тому времени, когда увидел ее взгляд, я уже сделал ей два комплимента и превышать лимит было бы недопустимо компрометирующим обстоятельством, способствовавшим навлечь на себя ненужное ей внимание.

Тогда я спросил у всех, что же такое любовь, понимая, что хочу услышать только ее ответ, она опустила взгляд в свой бокал, прикрыв глаза ресницами, отпила из него, как будто, на дне его лежали нужные слова и ответила тихо: - Всё.

И тут же раскраснелась, понимая, что ответила слишком просто, односложно, как будто она еще была той, которая пришла сюда с мужем, а не той которой стала уже давно. И что можно было назвать это по-тургеневски, чувством похожим на страх, или что любовь это не смотреть друг на друга, а смотреть в одну сторону, или что любовь, это жить жизнью того, кого любишь, и еще много-много всего, о чем она размышляла. Но это выглядело бы вызывающе и сразу выдало бы ее, а она не была готова к тому, чтобы все узнали, как изменилась она теперь. И даже это, её и маленькое, скромное и в то же время всепоглощающее «всё», вызвало среди присутствующих шквал реплик, напоминавших крики воронья кружащих над умирающим.

И тут я почувствовал, что она желает, чтобы ее гигикающий расплывшийся от удовольствия супруг исчез, что ей становиться стыдно за него, стыдно за себя саму находящуюся рядом с ним, теперь уже совсем чужого. И что она хотела бы остаться хотя бы на минуту со мной, чтобы не было никого и даже ни о чем не говорить, а просто постоять молча, расслабленно и гордо почувствовать себя той, которой она стала сейчас.

И он вдруг встал и стал собираться, протягивая всем скользкую и крепкую ладонь, и опять началась суета, задвигались стулья, забегали люди, начали наливать «на коня», «стременную», и все вдруг как-то поникли, начали собираться и смотреть на часы и вспоминать, что завтра на работу, и что ребенок дома один, и что надо убрать что-то с плиты в холодильник, и снять белье с балкона.

Потом пошли коридорные обнимашки и поцелуи, потому, что все вдруг за это время стали родными и близкими, как будто мы вместе прожили целую жизнь. И она, застенчиво прислонившись к стене, улыбалась и смотрела на меня с какой-то ускользающей надеждой, что вот я должен именно сейчас сделать что-то такое, отчего время остановиться и весь мир перевернется, как в рисунках Экзюпери и сбросит ненужных людей, и мы останемся с ней на этой земле только вдвоем.
И я начал приглашать всех к себе, выпить классного кофе, которое мне недавно презентовал знаменитый художник, послушать музыку, которую скинул мне знакомый ди-джей, почитать стихи из книги, которую дал мне знакомый поэт, но все улыбались, и отрицательно кивали головами.

Я тогда думал о смысловых метаморфозах русского языка и был озадачен вопросом, почему при прощании все говорят «давай»? Что давать? Кому давать? Почему давать?

Она также решительно отказалась, сморщив носик, прикоснулась своей прохладной щекой к моей, улыбнулась дежурной улыбкой и ушла.

Мое веселое лицо с поднятыми бровями все еще смотрело на меня из зеркала глупым взглядом, и я понял, что она вовсе не изменилась, и я не изменился, и ни кто не изменился и мир все такой же унылый и безрадостный.

И что все эти мыслительные переплетение её мыслей с моими, на самом деле всего лишь плод моего воображения или переплетение моих желаний с сознанием, которое действительно изменилось от выпитого.

Кто его знает, думал я, сидя на диване, в ожидании посадки всех вертолетов в моей голове, а может ее вообще не было, и этого дурацкого дня рождения не было, и мне стало немного печально, и я упал на подушку и заснул, как только понял, что даже если все это было лишь иллюзией, то это все же было реально, пусть и в сознании, пережито мной...

а может быть и ей.