Песенка для мамы
Каждый год, на восьмое марта, наш детский садик № 17 (видимо по названию квартала) готовил поздравления для мам.
В тот год мы разучивали песню. Слова Мария Федоровна написала нам на бумажке и вручила каждому. Мелодия песенки, как и слова, были просты и незамысловаты и мы с мамой выучили их за вечер.
В тот год мы разучивали песню. Слова Мария Федоровна написала нам на бумажке и вручила каждому. Мелодия песенки, как и слова, были просты и незамысловаты и мы с мамой выучили их за вечер.
На следующий день после репетиции, мы занялись изготовлением поздравительных открыток для мам.
Мария Федоровна ходила вокруг столов, помогала нам.
- Дети, а давайте проверим, кто из нас лучше знает свою маму, - говорила она.
- Давайте, - в разнобой отвечали мы, высунув языки на бок, вырезая пустоты в огромной цифре восемь.
- Кто из вас знает, когда у вашей мамы день рождения? – спрашивала Мария Федоровна
Все подняли руку. Я задумался.
Мама была последней из девяти детей моей бабушки. Она родилась в оккупации в 1942 году. Ее зарегистрировали только в 1944 году, после освобождения деревни от фашистов, но настоящую дату рождения забыли, поэтому написали примерную. Поэтому я, как и сама мама, точную дату её рождения не знал.
- А кто из вас дети знает, где родилась ваша мама? – продолжала Мария Федоровна, прохаживаясь по комнате.
Конечно, я первым поднял руку. И Мария Федоровна это заметила. Она улыбнулась, погладила меня по голове.
- Ну, Юра, где родилась твоя мама? – спросила она нарочито громко, призывая меня отвечать так же громко.
- В хлеву! – тут же выпалил я что есть мочи.
Все дети дружно, как по команде залились веселым смехом. Я покраснел и заплакал.
Заплакал, потому, что не успел рассказать всем, что летом меня отвезли к тетке, в деревню, где родилась мама.
Тетка была веселая и очень быстрая. Когда тетка улыбалась, еще щеки напоминали мне яблоки с картинок множества журналов лежащих у нее на чердаке, с портретом седого старика Мичурина.
Тетка повела меня к старым, бревенчатым домам за оврагом показывать дом, где родилась моя мама.
Мы проходили мимо старого, но большого и более добротного дома, с серой соломенной крышей.
- Это дом тетки Груши, - говорила мне тетка и я думал, какое странное прозвище у этой тетки и что имеют ввиду - дерево или плод.
- Тетка Груша прятала тетю Нину, когда ее хотели угнать в Германию, на работы, - говорила тетка.
Я недоверчиво смотрел на тетку не понимая, как такую большую тетку Нину можно было где-то спрятать.
Мы пришли ко второму заброшенному, покосившемуся ветхому дому и зашли внутрь.
В доме было тихо. Свет проникал сквозь оконные рамы и прорехи в крыше и напоминал мне огни цирковой рампы, где вместо гимнастов, в воздухе кружились мухи и комары.
Соломенная пыль просто висела в воздухе и не двигалась, словно на рисунках марок из серии «Космос», в моем кляссере.
- Вот тут, - сказала мне тетка, указывая на запыленный угол дома. - За печкой, стояла кровать, где родилась твоя мама.
Там ни чего не было. Мне было не интересно смотреть на заросший паутиной угол. Меня привлекал другой угол, огороженный длинными палками, наподобие плетня.
Тетка заметила мое любопытство.
- Тут зимовал наш теленок и поросенок, – объяснила она. – Корову угнали в Германию.
Я удивленно посмотрел на тетку.
- У мамы был зоопарк? – тихо, чтобы не растревожить стоящую в доме пыль, спросил я.
- Нет, - смеясь, ответила тетка. – Просто у нас, не было сарая и домашних животных зимой держали в доме, чтобы они не замерзли.
Я недоверчиво смотрел на загон.
- Немцы не селились в таких домах, - добавила тетка для убедительности.
Я молча глядел на сухую солому и несколько обглоданных початков кукурузы в загоне и вспомнил, как мама, мастеря платье для куклы сестры, рассказывала, что в детстве, они кукол делали из початков кукурузы, расчесывая кукурузные рыльца как волосы.
- А это мамины куклы? - спросил я, показывая на кукурузные огрызки.
Тетка засмеялась, потрепала меня по голове и поцеловала в щеку.
- Нет, - сказала она, обнимая меня. – Конечно, нет.
Тетка повернулась в другой угол дома, быстро перекрестилась и зашептала молитву.
Я смотрел на загон в доме, слушал шепот тетки и вспомнил бабку Фёклу, маленькую, сухую старушку, приходившуюся моей бабушке Вере родной сестрой.
Она приезжала к нам из каких-то далеких краёв со сказочным названиям Гусь Хрустальный. Выгружала сумки со сгущенкой ( в соседнем городке ее производили) и большие мячи из газетной бумаги, разворачивая которые, как капустные листы, на свет извлекались сверкающие хрустальные чарки ( двоюродный брат работал на хрустальной фабрике).
Все пробовал новые чарки, на вместимость и на звон. Потом папа закуривал и водил пальцем смоченным самогоном по краям чарок, создавая фантастически пугающие звуки.
Я прятался за маму. Папа смеялся и говорил, что так на болотах Гримпенской трясины воет собаки Баскервилей. Бабка Фёкла крестилась.
Она была очень набожной и часто пропадала в церкви. В то время служба велась только в Свято-Вознесенском храме на центральном рынке. Оттуда она приносила просфорочки, несладкие твердые булочки, которые она извлекала из потрепанного носового платка, сохраняющего драгоценные крошки и заставляла их есть.
Баба Фёкла гладила меня по голове и постоянно нашептывая молитвы.
Тогда, засыпая среди жарких пуховых перин и клубков с вязаниями, я впервые услышал от нее сказку о рождении маленького Иисуса, в хлеву с животными.
Иисус был богом, как Ленин. У бабки Фёклы даже были маленькие открытки с изображением этого Иисуса, но баба Вера, не разрешала своей сестре показывать их мне, потому что верила в Ленина. Но почему-то картинок с изображением маленького Ленина не было. Он как будто всегда был такой на октябрятской звездочке сестры – мальчик с золотыми волосами.
Возможно, он тоже родился где-то в хлеву с животными, думал я, а потом вместе с мамой переехал в свой далекий и уже не существующий сегодня Симбирск.
Уже потом, 8-го марта, стоя на длинной скамейке позади девочек, поднимаясь на цыпочках и выглядывая из-за их бантов, чтобы увидеть маму, я разглядывал других мам, стоящих напротив нас. Я неистово кричал слова песни, стараясь перекричать всех, чтобы мой голос не потонул в общем хоре, и моя мама смогла услышать меня.
Мамочка милая, мама моя!
Пусть эта песенка будет твоя:
Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля,
Пусть эта песенка будет твоя!
Но то же самое хотели сделать все дети нашей группы. Звуки пианино, словно рамка, не давали словам вырваться в неистовую какофонию.
Начинался уже второй куплет, но маму свою я так и не нашел. Я почти начал впадать в панику. Я взглянул на портрет дедушки Ленина и не снижая накала своего голоса мысленно попросил его помочь отыскать мою маму.
Я еще не знал, как правильно нужно было молиться Ленину, но я уже знал волшебное слово – «пожалуйста». Дедушка Ленин хитро улыбался с портрета, как будто знал ответ, но предлагал мне самому разгадать ребус, как в детском журнале «Мурзилка».
На втором куплете, я, наконец-то увидел ее. Она стояла прямо под портретом Ленина (ну конечно!!!!), среди других мам, и так же как и все остальные мамы, одновременно смеялась и плакала.
Голос мой зазвучал еще громче и слился в мощный неистовый восторг всей нашей группы, по всей видимости, так же отыскавшей своих мам.
Это тебе мой подарок такой -
Спой эту песенку вместе со мной:
Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля,
Спой эту песенку вместе со мной!
Добавить в:
