Реально-нереальная история политически репрессированного
Однажды, вечером, когда небо внезапно потемнело и порывистый ветер начал хлестать по стеклу противным дождем, так что пришлось закрывать окно, чтобы не намокли стремящиеся улететь на волю тюль, мы как в детстве, начали рассказывать друг другу страшные истории.
Про всяких ясновидящих предсказывающих смерть; про цыганок, которые переворачивают свечи в церкви или переставляют их за упокой; про завистливых соседок, которые наводят порчу; про злобных, покинутых дам, привораживающих чужих мужей; про клубки из волос, обнаруженные случайно в самых неожиданных местах; про иголки воткнутые в обитую дерматином дверь; про лезвия и ножи, подложенные под коврик перед входной дверью; про вылитые на перекрестках заколдованные помои и другие мистические мерзости.
Я слушал и думал, что же это должен был быть за человек, творящий такое? Что же должно быть у него в мозгах?
Затмевающая разум цель сделать другому больно? Взобраться за счет каких-то манипуляций с энергетикой к кормушке счастья поближе?
И тут мое подсознание, как бы случайно вытаскивает мне вытесненную давно историю, непосредственным участником и организатором которой был я сам.
Сразу оговорюсь, что знакомые мне участники этого действа, о которой, я неоднократно жалел впоследствии, все, слава Богу, живы и здоровы и мы до сих пор переписываемся с ними в Одноклассниках.
Когда-то давно, когда мне было лет 19 отроду и я старался побороть в себе всякие лишние, «мелкобуржуазные и религиозно-мистические» комплексы, накопленные штудированием полузапрещенных книг ненаучно-материалистического миропонимания, и страхи мешающие мне стать «полноценным строителем коммунизма», мы с моим армейским товарищем, ночью сбежали в самоволку на кладбище.
Дело было как раз в Вальпургиеву ночь.
Именно в Вальпульгиеву ночь, по преданию, ведьмы всех стран и континентов пролетают над спящими городами, стремясь на ежегодный съезд всей нечестии под названием шабаш.
Романтический флёр, после неспешного перечитывания только что легализированной перестройкой Мастера и Маргариты, давил на молодой организм и требовал немедленной разрядки в виде знакомства с молодой, привлекательной ведьмочкой.
А только что вышедшая в толстом журнале повесть Каледина Смиренное кладбище, не оставляла места «для фантастических вымыслов религии о сверхъестественных силах", а материализовывала и приземляла кладбищенскую тематику, разбивая ее священное и мистическое значение.
Конечно, мы подготовились и прочитали занудную книгу двух доминиканских монахов-инквизиторов - Молот Ведьм , изданную в какой-то дешевой типографии на бумаге напоминающей туалетную.
Конечно, с целью «развенчания церковного мракобесия» искали самые сильные и таинственные кабалистические книги - Зогар и Меч Соломона, только упоминающиеся в различных ссылках в статьях, ставшего суперпопулярным в то время, журнале Наука и религия. Но узкопрофильные книголюбы на книжном рынке понимающе кивали головой, но с сожалением разводили руками.
Перестройка и гласность только набирал обороты.
Поскольку кладбище находилось как раз за забором воинской части, мы выждали, когда ответственный последний раз перед собственным отходом на покой пересчитать спящий, сделали «куклы» из одеял, напоминающих наши спящие силуэты, и тихонько проскочили в ночь.
Самым страшным для нас, как нам тогда казалось, было не напугаться кладбищенского сторожа, который мог быть воспринят нами в подобных обстоятельствах, как некий нематериальный дух. Поэтому было решено разрезать черные спортивные штаны и сделать из них маски-балаклавы с разрезами для глаз и рта.
Во-первых, это, должно было напугать сторожа быстрее, чем нас, а во-вторых, совершенно обезличивало нас, в случае непредвиденной ночной встрече с дежурным по части.
Надо сказать, нам с моим товарищем, служить было не сладко из-за постоянных и как нам тогда казалось, безосновательных «наездов» ротного, не терпевших инакомыслие идущее в разрез с линией партии в любых формах и гласность, как рычаг для развала воинской дисциплины и правопорядка в вверенном ему подразделении. Поэтому, еще одной целью, было примитивное колдовство на лояльность по отношению к нам ротного. Для чего изначально, был нарисован портрет этого самого ротного в самом грозном виде, который должен был быть спален на кладбище перед полетом на метлах с подружками-ведьмами на шабаш.
Заготовленная и заранее припрятанная в кустах у забора бутылка белого крымского портвейна, должна была согреть тело и слегка рассеять наше материалистическое сознание, настроив его на нужный лад.
Мы сошли с освещенной луной главной кладбищенской дороги и затаились возле заросшей могилы, чьей мы изначально решили не смотреть, чтобы не мешать ощущать сакральный момент.
Ровно в двенадцать ночи, мы откупорили портвейн и в ожидании чего-то глядя на прозрачное небо, закурили.
Помню, что слух был таким острым, что от него, казалось, не могло уйти даже шорох идущего на цыпочках с ночной вечеринки муравья. Редкие полеты ночных птиц и летучих мышей заставляли сердце стучать еще громче, но больше ничего не произошло.
Портвейн постепенно делал свое дело, растягивая наши губы в дурацкие улыбки, ведьмы не летели, а настроение постепенно превращалось из злоще-мрачного, в эйфорически-хулиганское. Вместе с портвейном закончилась и ночная смена какой-то ткацкой фабрике, расположенной рядом и стали слышны реальные смешки и разговоры возвращающихся домой ткачих.
Мы подожгли портрет злого ротного, в надежде, что проходящие мимо ткачихи увидев огонь ночью на кладбище, все-таки пересмотрят свое непримиримое отношения к атеистической идеологии и вера их в коммунистические идеалы пошатнется. Но и тут мы поняли, что они нас либо не видят, либо не замечают.
Тогда мы решили действовать более решительно и все-таки напугать их (стало обидно, что ни кому нет дела до Вальпургиевой ночи, кладбища и двух великовозрастных придурков).
Из отсмотренных к тому времени зарубежных фильмов ужасов, в расползающихся подобно тараканам по городу видиосалонах, мы знали, что страшнее будет, не действие, выскочивших даже пусть и из ночного кладбища «толи людей», а неопределенное бездействие. Неопределенное страшнее.
Мы забрались на освещенный только лишь одной луной кладбищенский холм с несколькими березами, возвышавшийся над дорожкой из ткацкой фабрики, разделись догола, одели черные маски и просто стали перед оградой одной из могил.
Мы стояли и молча глядели на проходивших мимо ткачих, высокие и худые от скудной армейской пищи, но с блеском ,отражавшего луну портвейна, бурлящего в наших глазах.
Но они не смотрели в нашу сторону. Они может быть никогда и смотрели в ту сторону вообще.
Стало еще обиднее.
Но тут мой товарищ неожиданно не громко, но достаточно слышно, для заснувшей кругом тишины, зацокал языком, пытаясь создать нечеловеческий звук. Я понял его задумку таки привлечь внимание к странным фигурам, освещенным луной и зацокал в унисон.
Вот тогда-то я впервые и услышал настоящий нечеловеческий крик реально испуганных людей. Мне самому стало жутко страшно и я попытался убежать, но товарищ сквозь зубы, процедил, чтоб я стоял на месте иначе они все поймут, нечисть же ничего не боится.
И мы стояли, голые освещенные луной, нечеловечески цокали языками и смотрели, как бегут назад к КПП ткацкой фабрики испуганные женщины, и даже видели как выбежал им навстречу сторож, а за ним еще какой-то здоровый мужик, и все скучились возле прибежавших женщин, и закрывали рот руками, и показывали рукой в сторону кладбища, но мы уже бежали к противоположным воротам.
Помню, мы еще посмотрели Муху в ночном вокзальном видиосалоне и ближе к утру пришли в расположение части, где и были тут же «попалены» ротным, пришедшим на подъем.
После завтрака, ротный вызвал нас к себе в канцелярию, вздохнул, закурил и спросил:
- Как же вы мне уже надоели. Ну что на этот раз?
Мы молчали, виновато опустив голову.
- Мужики, - неожиданно сказал ротный и мы, начали думать, что наше ночное колдовство таки состоялось. – Я просто хочу понять. Давайте, честно все расскажите и я вас не накажу.
Мы с товарищем переглянулись.
- Нет, - поправился он. – Конечно, об увольнении можете забыть, но ничего другого не будет, я вам даю слово офицера. Мне просто понять хочется мотив.
Мы опять переглянулись , уже зная ответ и мой товарищ начал первый.
- Зная из политики партии, что нам, комсомольцам, следует опираться на достижения современной науки, которая все полнее раскрывает картину мира, усиливает власть человека над природой и не оставляет места для фантастических вымыслов религии о сверхъестественных силах, мы решили….
Ну и рассказали, все как было, упустив при этом про бутылку портвейна, напуганных ткачих и конечно же сожженный портрет. Не знаю, что подумал ротный в тот момент, но наверняка, ничего более правдоподобно невероятного, он в своей жизни ни когда не слышал.
Но на заре была перестройка, которая сама по себе была что-то невероятное.
Так мы с товарищем стали «политическими». Так называли лишенных увольнений «залётчиков», которые не подходили в категорию «пьяниц», «дебоширов» и «драчунов», но являлись нарушителями по идеологическим признакам.
Про всяких ясновидящих предсказывающих смерть; про цыганок, которые переворачивают свечи в церкви или переставляют их за упокой; про завистливых соседок, которые наводят порчу; про злобных, покинутых дам, привораживающих чужих мужей; про клубки из волос, обнаруженные случайно в самых неожиданных местах; про иголки воткнутые в обитую дерматином дверь; про лезвия и ножи, подложенные под коврик перед входной дверью; про вылитые на перекрестках заколдованные помои и другие мистические мерзости.
Я слушал и думал, что же это должен был быть за человек, творящий такое? Что же должно быть у него в мозгах?
Затмевающая разум цель сделать другому больно? Взобраться за счет каких-то манипуляций с энергетикой к кормушке счастья поближе?
И тут мое подсознание, как бы случайно вытаскивает мне вытесненную давно историю, непосредственным участником и организатором которой был я сам.
Сразу оговорюсь, что знакомые мне участники этого действа, о которой, я неоднократно жалел впоследствии, все, слава Богу, живы и здоровы и мы до сих пор переписываемся с ними в Одноклассниках.
Когда-то давно, когда мне было лет 19 отроду и я старался побороть в себе всякие лишние, «мелкобуржуазные и религиозно-мистические» комплексы, накопленные штудированием полузапрещенных книг ненаучно-материалистического миропонимания, и страхи мешающие мне стать «полноценным строителем коммунизма», мы с моим армейским товарищем, ночью сбежали в самоволку на кладбище.
Дело было как раз в Вальпургиеву ночь.
Именно в Вальпульгиеву ночь, по преданию, ведьмы всех стран и континентов пролетают над спящими городами, стремясь на ежегодный съезд всей нечестии под названием шабаш.
Романтический флёр, после неспешного перечитывания только что легализированной перестройкой Мастера и Маргариты, давил на молодой организм и требовал немедленной разрядки в виде знакомства с молодой, привлекательной ведьмочкой.
А только что вышедшая в толстом журнале повесть Каледина Смиренное кладбище, не оставляла места «для фантастических вымыслов религии о сверхъестественных силах", а материализовывала и приземляла кладбищенскую тематику, разбивая ее священное и мистическое значение.
Конечно, мы подготовились и прочитали занудную книгу двух доминиканских монахов-инквизиторов - Молот Ведьм , изданную в какой-то дешевой типографии на бумаге напоминающей туалетную.
Конечно, с целью «развенчания церковного мракобесия» искали самые сильные и таинственные кабалистические книги - Зогар и Меч Соломона, только упоминающиеся в различных ссылках в статьях, ставшего суперпопулярным в то время, журнале Наука и религия. Но узкопрофильные книголюбы на книжном рынке понимающе кивали головой, но с сожалением разводили руками.
Перестройка и гласность только набирал обороты.
Поскольку кладбище находилось как раз за забором воинской части, мы выждали, когда ответственный последний раз перед собственным отходом на покой пересчитать спящий, сделали «куклы» из одеял, напоминающих наши спящие силуэты, и тихонько проскочили в ночь.
Самым страшным для нас, как нам тогда казалось, было не напугаться кладбищенского сторожа, который мог быть воспринят нами в подобных обстоятельствах, как некий нематериальный дух. Поэтому было решено разрезать черные спортивные штаны и сделать из них маски-балаклавы с разрезами для глаз и рта.
Во-первых, это, должно было напугать сторожа быстрее, чем нас, а во-вторых, совершенно обезличивало нас, в случае непредвиденной ночной встрече с дежурным по части.
Надо сказать, нам с моим товарищем, служить было не сладко из-за постоянных и как нам тогда казалось, безосновательных «наездов» ротного, не терпевших инакомыслие идущее в разрез с линией партии в любых формах и гласность, как рычаг для развала воинской дисциплины и правопорядка в вверенном ему подразделении. Поэтому, еще одной целью, было примитивное колдовство на лояльность по отношению к нам ротного. Для чего изначально, был нарисован портрет этого самого ротного в самом грозном виде, который должен был быть спален на кладбище перед полетом на метлах с подружками-ведьмами на шабаш.
Заготовленная и заранее припрятанная в кустах у забора бутылка белого крымского портвейна, должна была согреть тело и слегка рассеять наше материалистическое сознание, настроив его на нужный лад.
Мы сошли с освещенной луной главной кладбищенской дороги и затаились возле заросшей могилы, чьей мы изначально решили не смотреть, чтобы не мешать ощущать сакральный момент.
Ровно в двенадцать ночи, мы откупорили портвейн и в ожидании чего-то глядя на прозрачное небо, закурили.
Помню, что слух был таким острым, что от него, казалось, не могло уйти даже шорох идущего на цыпочках с ночной вечеринки муравья. Редкие полеты ночных птиц и летучих мышей заставляли сердце стучать еще громче, но больше ничего не произошло.
Портвейн постепенно делал свое дело, растягивая наши губы в дурацкие улыбки, ведьмы не летели, а настроение постепенно превращалось из злоще-мрачного, в эйфорически-хулиганское. Вместе с портвейном закончилась и ночная смена какой-то ткацкой фабрике, расположенной рядом и стали слышны реальные смешки и разговоры возвращающихся домой ткачих.
Мы подожгли портрет злого ротного, в надежде, что проходящие мимо ткачихи увидев огонь ночью на кладбище, все-таки пересмотрят свое непримиримое отношения к атеистической идеологии и вера их в коммунистические идеалы пошатнется. Но и тут мы поняли, что они нас либо не видят, либо не замечают.
Тогда мы решили действовать более решительно и все-таки напугать их (стало обидно, что ни кому нет дела до Вальпургиевой ночи, кладбища и двух великовозрастных придурков).
Из отсмотренных к тому времени зарубежных фильмов ужасов, в расползающихся подобно тараканам по городу видиосалонах, мы знали, что страшнее будет, не действие, выскочивших даже пусть и из ночного кладбища «толи людей», а неопределенное бездействие. Неопределенное страшнее.
Мы забрались на освещенный только лишь одной луной кладбищенский холм с несколькими березами, возвышавшийся над дорожкой из ткацкой фабрики, разделись догола, одели черные маски и просто стали перед оградой одной из могил.
Мы стояли и молча глядели на проходивших мимо ткачих, высокие и худые от скудной армейской пищи, но с блеском ,отражавшего луну портвейна, бурлящего в наших глазах.
Но они не смотрели в нашу сторону. Они может быть никогда и смотрели в ту сторону вообще.
Стало еще обиднее.
Но тут мой товарищ неожиданно не громко, но достаточно слышно, для заснувшей кругом тишины, зацокал языком, пытаясь создать нечеловеческий звук. Я понял его задумку таки привлечь внимание к странным фигурам, освещенным луной и зацокал в унисон.
Вот тогда-то я впервые и услышал настоящий нечеловеческий крик реально испуганных людей. Мне самому стало жутко страшно и я попытался убежать, но товарищ сквозь зубы, процедил, чтоб я стоял на месте иначе они все поймут, нечисть же ничего не боится.
И мы стояли, голые освещенные луной, нечеловечески цокали языками и смотрели, как бегут назад к КПП ткацкой фабрики испуганные женщины, и даже видели как выбежал им навстречу сторож, а за ним еще какой-то здоровый мужик, и все скучились возле прибежавших женщин, и закрывали рот руками, и показывали рукой в сторону кладбища, но мы уже бежали к противоположным воротам.
Помню, мы еще посмотрели Муху в ночном вокзальном видиосалоне и ближе к утру пришли в расположение части, где и были тут же «попалены» ротным, пришедшим на подъем.
После завтрака, ротный вызвал нас к себе в канцелярию, вздохнул, закурил и спросил:
- Как же вы мне уже надоели. Ну что на этот раз?
Мы молчали, виновато опустив голову.
- Мужики, - неожиданно сказал ротный и мы, начали думать, что наше ночное колдовство таки состоялось. – Я просто хочу понять. Давайте, честно все расскажите и я вас не накажу.
Мы с товарищем переглянулись.
- Нет, - поправился он. – Конечно, об увольнении можете забыть, но ничего другого не будет, я вам даю слово офицера. Мне просто понять хочется мотив.
Мы опять переглянулись , уже зная ответ и мой товарищ начал первый.
- Зная из политики партии, что нам, комсомольцам, следует опираться на достижения современной науки, которая все полнее раскрывает картину мира, усиливает власть человека над природой и не оставляет места для фантастических вымыслов религии о сверхъестественных силах, мы решили….
Ну и рассказали, все как было, упустив при этом про бутылку портвейна, напуганных ткачих и конечно же сожженный портрет. Не знаю, что подумал ротный в тот момент, но наверняка, ничего более правдоподобно невероятного, он в своей жизни ни когда не слышал.
Но на заре была перестройка, которая сама по себе была что-то невероятное.
Так мы с товарищем стали «политическими». Так называли лишенных увольнений «залётчиков», которые не подходили в категорию «пьяниц», «дебоширов» и «драчунов», но являлись нарушителями по идеологическим признакам.
Добавить в:
