Костыль
В те далекие времена, когда Ленин был еще кудрявым мальчиком и весело улыбался из круга октябрятской звездочки, на лацкане школьного пиджака, а Карл Маркс мрачно глядел на нас из портрета в шикарной позолоченной раме глазами Господа, по соседству с нашим домом в частном секторе жил старик, которого все звали Костыль.
Он был без ноги, всегда ходил с костылем и жил в мрачной покосившейся избушке заросшей сухой прошлогодней травой и обжигающей крапивой выше нашего роста. Жену свою он то ли похоронил, как говорили соседи, то ли «извел», как пугал нас соседский хулиган, и теперь жил бобылем.
Его ни кто не любил.
Крикливая «черноротая» соседка по его огороду всегда ругалась с ним за межу, сосед с другой стороны за сарай, угол которого мешал ему, городские власти за территорию, которую он занимал и тем самым не давал расширить площадку для родного детсадика №17.
Мы не любили его за то, что он ни разу не пустил нас на свою территорию, а попытки перелезть через забор, пресекал злобным матом и угрозами застрелить к такой то матери и спустить собаку. Он беспробудно пил, горланил песни и посылал всех запросто и далеко, от участкового до партийных работников.
Даже когда мы пришли однажды с хитрым планом, замаскировавшись под собирателей макулатуры и металлолома, он не удосужился выйти к калитке. Матюкнулся выйдя из дома, что сейчас спустит собаку и закрыл двери.
В нас, к стыду своему, боготворящих Жюля Верна, больше чем Фридриха Энгельса, тяга к открытиям была возбуждена настолько, что сдержать ее ни мог ни высокий забор, ни злые собаки, ни матерящиеся сторожа.
Обследовав все близлежащие чердаки усыпанные сухим голубиным пометом, очистив мечами чужие огороды от монголо-татарских лопухов, ни чем не привлекательные задние дворы советских учреждений, поиграв в Сталинград на замороженной новостройке, окопавшись от вражеских танков в котлованах, получив поджопники от старших у женской бани, мы непременно возвращались к неприступному забору Костыля и тоскливо смотрели через щели неокрашенного забора на злобно улыбающееся крапивное иго.
К Костылю никто ни ходил в гости и он сам редко выходил из дома, только в ближайший хлебный и вино-водочный. Но помимо высокого забора его крапивную армию охранял такой же старый и такой же злобный, как и хозяин, пес.
Немецкая овчарка.
Он рвался на нас, как на военнопленных, в фильмах, но мы были за забором и могли спокойно отомстить ему за наших киношных солдат своим невозмутимым видом и поддразниванием.
В этом саду наверняка он прятал что-то. Эта мысли пришла в наши детские головы как то сразу и одновременно. Но что мог хранить в своем саду столь странный старик, удивительно напоминающий Сильвера из Острова сокровищ. Конечно сокровища!
Октябрятская логика работала не совсем так, как логика поколения индиго.
Немецкая овчарка, это без сомнения собака фашистов. Ружье есть только у охотников, но человек на костыле не мог быть следопытом. А то, что его все не любили могло означать только одно – во время войны он был полицаем или предателем. И прячет он, конечно же оружие, что бы когда придут фашисты ударить нашим в тыл (он же предатель).
Мы четко знали, как нужно поступать с предателями. Тогда это знали все.
Так же знали все как сделать бутылки с зажигательной смесью.
Бутылки из под портвейна (Дядька в шляпе или Три топора) в изобилии валяющиеся на берегу живописного тогда Стрижня, больше всего походили на киношные противотанковые гранаты. Карбид можно было легко найти там, где происходила сварка труб, только приходилось долго ждать в засаде, пока грязный сварщик опорожнит вонючую решетку с остатками дымящихся камешков.
Проблема была в плотной пробке – неплотные, просто вылетали и злобная граната могла превратиться в праздничную бутылку шампанского. А слишком правильные, могли разорвать бутылку в руках, как и случилось однажды с соседским пацаном, ходившим с уродливым шрамом на подбородке в 15 швов.
Лучше всего подходила заглушка из пробкового дерева, из-под молдавских марочных вин, выбитая искусными руками во дворе соседнего вино-водочного магазина.
Теперь осталось залить воды, ровно на столько, чтоб успеть заткнуть пробку.
И только мы пристроились в соседних кустах со своим скарбом, как из калитки вышел Костыль.
На нем был праздничный (не лоснящийся на вороте и локтях) пиджак, на котором в изобилии висели всевозможные медали. А справа отдельно красовались два ордена Красной звезды…
Вот так жили герои.
Вся история от лица Костыля могла бы выглядеть и так.
Герой вернулся с войны инвалидом, и жена ушла от него. Он понятное дело затосковал от обиды и горечи и запил. Обрабатывать свой участок самостоятельно он не мог, потому и плюнул на него, а тут еще местные ребятишки повадились и все норовят предателем обозвать. Героя – предателем! Конечно, обидно. Вот и пугал их и несуществующим ружьем, и матюками.
Я никогда не знал его фамилии, черты лица его стерлись, как стираются стриженьские рощи, но после того как мы увидели его награды, мы вдруг отчетливо поняли, что тайный клад, который он оберегал у себя на участке, вполне мог оказаться Своей Личной Страшной Памятью, которую всегда нужно прятать от всех за большими заборами в тени колючей обжигающей крапивы.
Он был без ноги, всегда ходил с костылем и жил в мрачной покосившейся избушке заросшей сухой прошлогодней травой и обжигающей крапивой выше нашего роста. Жену свою он то ли похоронил, как говорили соседи, то ли «извел», как пугал нас соседский хулиган, и теперь жил бобылем.
Его ни кто не любил.
Крикливая «черноротая» соседка по его огороду всегда ругалась с ним за межу, сосед с другой стороны за сарай, угол которого мешал ему, городские власти за территорию, которую он занимал и тем самым не давал расширить площадку для родного детсадика №17.
Мы не любили его за то, что он ни разу не пустил нас на свою территорию, а попытки перелезть через забор, пресекал злобным матом и угрозами застрелить к такой то матери и спустить собаку. Он беспробудно пил, горланил песни и посылал всех запросто и далеко, от участкового до партийных работников.
Даже когда мы пришли однажды с хитрым планом, замаскировавшись под собирателей макулатуры и металлолома, он не удосужился выйти к калитке. Матюкнулся выйдя из дома, что сейчас спустит собаку и закрыл двери.
В нас, к стыду своему, боготворящих Жюля Верна, больше чем Фридриха Энгельса, тяга к открытиям была возбуждена настолько, что сдержать ее ни мог ни высокий забор, ни злые собаки, ни матерящиеся сторожа.
Обследовав все близлежащие чердаки усыпанные сухим голубиным пометом, очистив мечами чужие огороды от монголо-татарских лопухов, ни чем не привлекательные задние дворы советских учреждений, поиграв в Сталинград на замороженной новостройке, окопавшись от вражеских танков в котлованах, получив поджопники от старших у женской бани, мы непременно возвращались к неприступному забору Костыля и тоскливо смотрели через щели неокрашенного забора на злобно улыбающееся крапивное иго.
К Костылю никто ни ходил в гости и он сам редко выходил из дома, только в ближайший хлебный и вино-водочный. Но помимо высокого забора его крапивную армию охранял такой же старый и такой же злобный, как и хозяин, пес.
Немецкая овчарка.
Он рвался на нас, как на военнопленных, в фильмах, но мы были за забором и могли спокойно отомстить ему за наших киношных солдат своим невозмутимым видом и поддразниванием.
В этом саду наверняка он прятал что-то. Эта мысли пришла в наши детские головы как то сразу и одновременно. Но что мог хранить в своем саду столь странный старик, удивительно напоминающий Сильвера из Острова сокровищ. Конечно сокровища!
Октябрятская логика работала не совсем так, как логика поколения индиго.
Немецкая овчарка, это без сомнения собака фашистов. Ружье есть только у охотников, но человек на костыле не мог быть следопытом. А то, что его все не любили могло означать только одно – во время войны он был полицаем или предателем. И прячет он, конечно же оружие, что бы когда придут фашисты ударить нашим в тыл (он же предатель).
Мы четко знали, как нужно поступать с предателями. Тогда это знали все.
Так же знали все как сделать бутылки с зажигательной смесью.
Бутылки из под портвейна (Дядька в шляпе или Три топора) в изобилии валяющиеся на берегу живописного тогда Стрижня, больше всего походили на киношные противотанковые гранаты. Карбид можно было легко найти там, где происходила сварка труб, только приходилось долго ждать в засаде, пока грязный сварщик опорожнит вонючую решетку с остатками дымящихся камешков.
Проблема была в плотной пробке – неплотные, просто вылетали и злобная граната могла превратиться в праздничную бутылку шампанского. А слишком правильные, могли разорвать бутылку в руках, как и случилось однажды с соседским пацаном, ходившим с уродливым шрамом на подбородке в 15 швов.
Лучше всего подходила заглушка из пробкового дерева, из-под молдавских марочных вин, выбитая искусными руками во дворе соседнего вино-водочного магазина.
Теперь осталось залить воды, ровно на столько, чтоб успеть заткнуть пробку.
И только мы пристроились в соседних кустах со своим скарбом, как из калитки вышел Костыль.
На нем был праздничный (не лоснящийся на вороте и локтях) пиджак, на котором в изобилии висели всевозможные медали. А справа отдельно красовались два ордена Красной звезды…
Вот так жили герои.
Вся история от лица Костыля могла бы выглядеть и так.
Герой вернулся с войны инвалидом, и жена ушла от него. Он понятное дело затосковал от обиды и горечи и запил. Обрабатывать свой участок самостоятельно он не мог, потому и плюнул на него, а тут еще местные ребятишки повадились и все норовят предателем обозвать. Героя – предателем! Конечно, обидно. Вот и пугал их и несуществующим ружьем, и матюками.
Я никогда не знал его фамилии, черты лица его стерлись, как стираются стриженьские рощи, но после того как мы увидели его награды, мы вдруг отчетливо поняли, что тайный клад, который он оберегал у себя на участке, вполне мог оказаться Своей Личной Страшной Памятью, которую всегда нужно прятать от всех за большими заборами в тени колючей обжигающей крапивы.
Добавить в:
