Багровая Марья

Историю эту рассказывал знакомому боксёру черниговский авторитет по кличке Дед.

Строго говоря, Дед был положенец, то бишь авторитетный в криминальных кругах человек, назначенный ворами в законе смотрящим.
Его задачей было смотреть за положением в городе, разруливать конфликты, частенько возникавшие в ту пору (на дворе было начало 90х), следить за своевременными поступлениями в общак (воровскую кассу взаимопомощи) и так далее.

Боксёр был одним из кандидатов низового звена, которого Дед подумывал назначить смотреть за Центральным рынком.

Сидели они, как водится, за банкой беленькой, да вели светскую беседу о том, как жилось их коллегам при царском режиме. Зашла речь о высоких материях. Боксёр тут возьми и ляпни:

— По мануфактуре тогда главный спец был Борух из Марьиной рощи...
— Как ты сказал? — прищурился Дед. — Откуда?
— Говорю, Борух. Из рощи. Ну, из той, где Марья повесилась.
— Да ты что! Серьёзно?! — всплеснул руками старый уголовник. — Вот оно как! Жила баба, жила, а потом — бац! — дёрнулась. И сразу посадку её именем нарекли. Чтоб два раза не вставать, ага? Надцать сот лет торчали дубы-колдуны и никто не мог ничего родить. А тут маруха ушла в отрыв и — опа! — Марьина, блядь, роща, чья ж ещё!

Боксёр озадаченно молчал, чувствуя, что Дед, затянувший такую песню, сам же её и распоёт. А Дед вёл дальше.

— Вот что я тебе скажу, друг мой ситный: никакая шмара там не вешалась — это первое, что нужно усвоить. И второе — никакому Боруху или Шморуху в том гаёчке просто неоткуда было взяться. Разве что спьяну забрёл, если такой вот дурак, — Дед очертил ладонями нечто сферическое, — круглый, что их нации несвойственно. У Марьи Афанасьевны ватага была белая. Жидовни отродясь не водилось.

Боксёр подобрался, навострил уши.

— Чего клюв раскрыл? — усмехнулся Дед. — Давай-ка плесни-ка, чтоб телега пошла по смазке, как по маслу.

Боксёр аккуратно налил Деду и себе по ободок.

— За светлое будущее, — сказал Дед.

Выпили.

Боксёр поставил стакан на стол и вопросительно посмотрел на собеседника.

— А ты что, не знаешь этой истории? — удивлённо спросил Дед, поддевая вилкой скользкий груздь.

Боксёр отрицательно подвигал массивной нижней челюстью.

— Ну, брат, тогда держись за воздух. Ты чего не закусываешь?
— Еда — дело свинское, а выпивка — благородное. Успею.
— Смотри, тебе жить. Пока будешь телиться, ничего не останется. У нас закон простой: ешь сколько влезет, сри сколько вылезет.
— Что там про твою Марью?
— У меня Лидия. Был бы я годков на двадцать раньше, и от Марьи бы не возражал.
— Не тяни вола.
— Не вали тягло.
— Короче...
— У соседа.
— Дед!
— Яволь, майн фюрер. Швайн швайгт, мессер сей.

Вобщем так...

Лес там был. Всегда. Старый, как борода Хеопса, и дремучий, как вохра. Рощей он стал перед войной, когда для разных нужд повырубили деревца, что помоложе да потоньше. Вековых коммунары не тронули, видать среди ихней верхушки попался редкий кадр с понятием, запретил. А может просто не успели. Не до того было. Знаешь же: эвакуация, мобилизация, все эти вещи...
И немцы не тронули. У них другая заморочка сработала. Раз лес древний, значит священный. Дубы-колдуны, русалки на ветвях и тэдэ. В канцелярии рейхсминистра восточных территорий замастырили охранную грамотку и сам Розенберг наложил резолюцию «Нихт бурюрен!» — не бурять. Так до нашего времени лес и дожил.

Лёнькины кукольники — другое дело. Им уже было на всё насрать, кроме своих спецпайков — на мировую революцию, на ум-честь-совесть.
Когда в лесок заслали мужиков с бензопилами да пошли бульдозерами утюжить, активисты, конечно, заполошились. Кинулись писать в райкомы-исполкомы, в ЦК ВДНХ, до Москвы, до самых до окраин — на деревню дедушке. Думаешь, помогло оно им? Кой там хер! Один редактор «Литературной газеты» их поддержал. Дал журналиста, тот приехал на место, собрал информацию, лупанул разгромную статью.
По нолям! Пока активисты сопли пузырили, дубочки раскатали на кругляк и умыкнули, а вместо них влепили очередной «дворэц», где должны коваться ячейки общества, звенья цепочки, которая одним концом каждому жлобу на шею намотана, а за другой конец дёргает Хозяин.

Ну, а Марья Афанасьевна, царство ей небесное... Она тут до революции зверствовала.

Кто говорил, что фамилия её Бугрова, а кто — Багрова. Я склоняюсь к последнему, потому что в народе её звали Багровая Марья. Была она почти в прямом смысле слова огонь-баба. Ярко-рыжая, как пожар, лицом красна, а когда шибко ярилась, багровела. Ходила всегда во всём красном по типу Кровавой Мэри. Слыхал про такую?

Боксёр пожал плечами.

— И слыхал, и бухал. А баба-то причём?

— Э-э, дружочек, я смотрю узок круг твоих интересов, страшно далеки они от народа. Кровавой Мэри окрестили шотландскую королеву по имени Мария Стюарт. Бухло так назвали позже, по другому поводу.
Наша фигура в преступном мире тоже стояла королевишной. И куда бы не двигала её судьба-злодейка, повсюду за Марьюшкой след тянулся кровавый.

Папашка у ней был купец первой гильдии Афанасий Багров. Могучий мужик, оборотистый. Свои винокурни, свои склады (между нынешней автобусной станцией и Воскресенской церковью, где-то в том районе). Всеобщий почёт, уважение, достаток. Держал конюшню, выезд не хуже губернаторского, каменный дом — полная чаша. Всё вроде ладно, складно, кроме одного: в гневе был крут ужасно. Не только своим работникам за малейшую провинность хари месил, кости ломал. Родне от него тоже доставалось.
Женат был на писанной черноокой красавице из богатого рода, настоящей казачке донских кровей. На ней он срывал злобу с особым остервенением, чуть что не так — бил смертным боем. Так и забил в гроб по самую шляпку.

И лишь доцю свою, что интересно, в жизни пальцем не тронул. Любил её до безумия, пылинки сдувал, одевал, как лялечку, во всё заграничное. А она его порешила. Подкараулила, когда папашка пьяный спать завалился, и раскроила ему кумпол кочергой. Отомстила за мамку.

Развитая была девка, нравом и умом вся в отца. Следы замела грамотно, не по годам: под покровом ночи зажгла родовое гнездо (тринадцатый годочек ей тогда шёл, на минуточку), а сама огородами, огородами — и в лес. В тот самый, священный. В какой-то заброшенной землянке перекантовалась день или два. Что там с ней приключилось — никому неведомо. А только вышла она из лесочка страшная, как чума — грязнючая, вонючая, в рваном платьице, патлы рыжие торчат во все стороны, а морда в кровище запёкшейся. Не своей.

Дед потянулся за сигаретами

— Была у людей догадка, что её в лесочке какой-то варнак углядел, снасильничать хотел. А она его – того...

Неторопливо достав из коробка спичку, Дед чиркнул ею, закурил, глубоко затянулся и задумался о чём-то своём. Боксёр терпеливо ждал продолжения рассказа.

Наконец Дед выпустил колечко дыма, ещё одно и ещё, посмотрел на боксёра.

— Лей.

Боксёр налил.

— М-да... раньше люди были... — задумчиво сказал Дед, беря стакан. — Жили на всю катушку. Всё по-максимуму. А сколько Мария со своей бандой рыжья взяла, сколько кровушки людской пролила! Господи, помилуй! Никакие япончики-налётчики с ней и рядом не валялись.
Ни разу охранка её не цапала. Выворачивалась ужом, уходила, как вода сквозь пальцы. Умнейшая была женщина... Всегда растворялась в своём лесу. Вся жандармская шобла до лысины репы счесала, но так и не поняла, где та нычка, в которой банда пережидает облавы. Прочесали весь лес мелким гребнем, под каждую какашку заглянули, каждую былинку сквозь сито просеяли — хер там! Исчезли братцы-разбойнички, растворились, развеялись по ветру и воду за собой слили!

Дед расхохотался, довольный своим рассказом и реакцией боксёра.

— Слыхал о знаменитой перестрелке между Красным и Белым мостом? — внезапно сменил он тему.

— Это когда?

— Всё тогда же.

— Расскажи.

— Об этом, брат, знают только те, кому надо, — хитро улыбнулся Дед. — Представь ситуацию: революция, Гражданская война, но в Чернигове пока тихо. И вдруг рано утром — трам-тарарам! Грохот на пол-города, взрывы, пальба! Обосравшимся властям доносят: красные засели на Красном мосту, белые — на Белом. Палят друг в друга из всех стволов. Все естественно думают — вот он, пыздэц, близок, как никогда. А на деле — хитрый понт и нaeбaлово имени Марьи Афанасьевны!

Дед снова засмеялся.

— Ну, давай выпьем и я дальше расскажу...



(продолжение следует)


.