КАРБОНАРИЙ

«Чудны дела Твои, Господи». Если верить официальной версии, таков был текст первой телеграммы, посланной азбукой Морзе в 1838 году. Цитату из Апокалипсиса зачем-то обкорнали перед отправкой. Впрочем, чудо, прибежавшее по проводам, всё равно признали таковым.

Я верю, что даже в нашей богомерзкой жизни всегда есть место чуду. Изменив одну букву в библейской фразе, получим: "Дух сеет, где хочет". Так и есть. Мы можем, например, воображать, что милое нашим очам благообразное семейство научных работников непременно должно произвести на свет какого-нибудь гиганта мысли, нового Эдисона. Но у духа-сеятеля свои расклады. И вместо интеллектуального гиганта получается маргинал, которому академическая наука до эдисоновой лампочки. Ибо дух предначертал ему особую миссию. Один только вопрос: чей дух?

С этого места мы плавно переходим на личность нашего персонажа.

Со школьных лет он откликался на кличку «Карбон». Рассказывали, будто бы в дождливую погоду маленький Карбон носил не болоньевую куртку из универмага «Детский мир», как другие детишки, а специально сшитую из дефицитной карбоновой ткани плащ-палатку армейского образца, чем и заслужил соответствующее прозвище от старших пацанов с района.

Родители Карбона были вполне приличными людьми, жили скромно. Оба трудились в институте микробиологи, размещавшемся в усадьбе ХІХ века, принадлежавшей загадочному помещику Глебову, за которым, когда он ещё был жив, по городу ходила дурная слава чернокнижника и колдуна.

Довольно рано у Карбона проявились две тяги: к лицедейству и саморазрушению. Он настолько талантливо копировал интонации, повадки и диалоги своих школьных учителей, что по вечерам его вызывали во двор «представлять». На лавочки в центре двора сходилась не только местная шелупонь. Иногда захаживали блатные. Театр одного актёра зажигал огни и все ухохатывались, глядя на забавные ужимки лопоухого Карбона. После представления ему в знак благодарности подносили угощение: папиросы, пиво, иногда дешёвое вино. Он быстро втянулся и в 5 классе уже выкуривал по пачке в день и регулярно прикладывался к бутылке. Дальше – больше. Знакомым порой казалось, что табак и алкоголь – то единственное топливо, на котором работает карбоновский организм.

Бедные родители, прозрев, как-то сразу надломились. И покорно смирились с тем, что их сын прогуливает школу, шатается по городу с разной шпаной, возвращается домой поздно и ночи напролёт слушает какую-то музыкалоподобную дичь. Смирились, что одежда их сына распространяет по всей квартире винно-табачные миазмы, а домой он часто приводит опухших растрёпанных женщин неопределённого возраста, пахнущих ещё хуже, чем его одежда.

Так бы и тянулась эта малопримечательная история о пропащем юноше. Но тут грянула перестройка. С её приходом жизнь Карбона резко изменилась.

Первым ударом стало исчезновение родителей. Накануне известного теперь на весь мир взрыва на Чернобыльской атомной станции они отправились в поход на байдарках по Десне. И не вернулись. Их долго искали с милицейскими собаками и водолазным отрядом, но безрезультатно. Так и не нашли ни тел, ни вещей, ни байдарок, традиционно выпрошенных у знакомого тренера, которому за это потом здорово нагорело от начальства.

Карбон остался один в двухкомнатной хрущёвке панельной четырёхэтажки на Кругу. Кроме квартиры в наследство ему досталось множество книг, большинство из которых были написаны птичьим языком науки, который ничего не прояснял, а только ещё больше запутывал юношеский разум, придавленный случившимся.

Карбон подался в строительное ПТУ, из которого его вскоре попёрли за прогулы и появление на уроках в нетрезвом виде. Корочки монтажника накрылись бетонной плитой.
Весной того же года судьба подкинула новый сюрприз. Вместе с повесткой, обнаруженной в почтовом ящике. В ней сообщалось, что горвоенкомат требует от Карбона уплаты по счетам. «Брал у Родины в долг, сынок?», как бы вопрошала повестка. «Готовься отдавать, а не то…». О том, что может произойти в случае невозврата долга, Карбону думать не хотелось.

Его забрали в армию. Что он там делал, где служил – история умалчивает. Умалчивал и сам Карбон, демобилизовавшийся спустя два года. Казалось, что ни внешне, ни внутренне служба его не изменила. Такой же, как раньше, вертопрах, он быстро вернулся к прежнему образу жизни – пьянки-гулянки, случайные заработки, случайные связи. Жизнь одним днём, без забот, без обязательств.
Только однажды, будучи в сильном подпитии, обмолвился про то, что вот, мол, у них в разведроте тоже служил один, а теперь его что-то часто стали по телику показывать. Типа, певец. И что, мол, старшой бы этого не одобрил. Но, заметив, что шумевшие вокруг собутыльники вдруг замолчали и уставились на него в ожидании продолжения, Карбон скомандовал «Налить!», выпил залпом и перевёл разговор на другую тему.

Казалось, рифмовать он может в любом состоянии, при любом положении тела в пространстве. Подключение к эгрегору владык Парнаса происходило, обычно, с помощью быстрого употребления алхимических сочетаний крепких алкогольных напитков и несочетаемых с ними жидкостей.
Сохранилось несколько обрывков газет, служивших скатертями во время многочисленных застолий, на которых Карбон на удивление каллиграфическим почерком фиксировал некоторые свои импровизации.

Магия дверь отворяет, дверь в бетонной стене.
Звёзды ночные мерцают ярче дневных вдвойне.
На небесах икона – круглая наша Луна.
И мне даже слышно с балкона, как воет в ночи страна.

Однажды на одном из таких кусочков обнаружилось кое-что обо мне:

Как жизни суть познал Синельник,
так стал он форменный бездельник.
Не пашет пахом, жном не жнёт,
насущь сама к нему плывёт.
И нету круче той насущи –
щербета слаще, каши гуще.
Как дым струится из лампады,
так жизнь идёт путём и ладом.

Тонкий стёб перемешивался с плотным табачным дымом, многодневным перегаром и тяжёлыми мыслями о скором финале. А в результате на краешке грязной газеты рождалось:

Такие, сказать с позволенья, «стихи»
и пишут лохи, и читают лохи.
А кто во Вселенной нисколько не лох,
так это Господь наш по имени Бог.

Откуда в нём всё это бралось, из каких потаённых источников черпал он вдохновение? Теперь уже никогда не узнаем.

А он ведь ещё песни писал и музыку к ним, аккомпанировал себе и на струнных, и на клавишных, играя на слух, без нот. Исполнял свои хиты то приятным баритоном, то подражая голосам Боярского и Армстронга. У кого и когда он научился играть – опять-таки, одна из его многочисленных загадок.
Позже, когда дома у Карбона появился компьютер, музыка сочинялась уже с помощью соответствующей англоязычной программы, в которой Карбон ухитрился разобраться, не зная ни языка, ни нот. На выходе получился какой-то невообразимый электронный турбо-шансон с элементами блюза, цыганщины и бурятского горлового пения, спетый на жуткой помеси русского, английского и суржика.

Карбон записал пару десятков песен собственного сочинения, назвал всё это «Дебют дoлбoёбa» и пригласил корешей с района к себе на хату, чтобы во время презентации чин-чинарём обмыть это дело. В итоге вся честная компания так налимонилась, что под звуки нового музыкального стиля пошла крушить мебель. А затем устроила дикие половецкие пляски вокруг костра, разожжённого прямо на полу из остатков карбоновского гарнитура. До приезда пожарных, милиции и скорой, вызванных перепуганными соседями, в огне погиб компьютер вместе с единственным пилотным диском дебютного альбома.

А ещё он здорово рисовал. До пожара все стены и частично потолок его небольшой квартирки покрывала одна большая и сложная разноцветная фреска, тщательно прорисованная и постоянно дополняемая нанесением новых изображений поверх старых. В ней, как сказал поэт, «смешались в кучу кони, люди и залпы тысячи орудий», переплелось всё, что Карбон любил и ненавидел, отразилось всё, что его вдохновляло, пугало и восхищало. Описать её невозможно. Карбон создавал эту фреску несколько лет, но копоть, покрывшая стены жилища, уничтожила всё за считанные минуты.

Летом того же года Карбон с приятелями подрабатывал на стройке в одном из сёл Черниговской области. Неукротимый талант нашего героя и здесь раскрылся во всей красе. Не удивлюсь, если местное население до сих пор с содроганием вспоминает татуированные дрова, боди-арт на поросятах, стадо коров, покрытое граффити. И трактор, который ночью полностью заклеили обоями. О Бэнкси тогда никто и слыхом не слыхивал. Зато имя Карбона было у всех на устах.

Но наибольшую известность Карбону принесли его жёсткие, эпатажные, а для Чернигова так и вовсе запредельные, перфомансы, снятые друзьями на мобильные телефоны, отжатые у лохов. «Карбон-мореман», «Карбон-жабон», «Карбон-сорняк», «Карбон-мент», «Карбон-тень» – эти и другие короткие ролики с участием нашего персонажа время от времени всплывают на различных видеосайтах. Но зоркие админы их немедленно банят – видео не для слабонервных.
Ничего не зная о существовании знаменитого московского «человека-собаки» Олега Кулика, Карбон симпровизировал (а все его представления были чистейшей спонтанной импровизацией) несколько видеосюжетов, в которых предстал в образе собаки, живущей в человеческом теле. Особняком стоят сюжеты «Карбон-буржуй» и «Карбон-бомжуй», в которых собака время от времени уступает власть над телом его хозяину – человеку. Странно, что эти видео всё ещё висят на «Youtube». Пересматривая их,  видишь странный спектакль безумного клоуна. Сложно отделаться от впечатления, что в те минуты, когда это снималось, телом Карбона овладевал буйный дух средневекового скомороха. Или тот, кому платят душами.


Эпилог

Смерть пришла неожиданно. Он возвращался домой поздно ночью и, как всегда, пьяный. Рядом притормозил милицейский фургон, в который Карбона шустро зашвырнули, потому что подходил по приметам. Его привезли в опорный пункт и там долго били, добиваясь признания в какой-то краже. Сердце не выдержало и Карбон испустил дух на стуле, к которому был прикован.

Родных и близких у него не было, опознание сочли нецелесообразным, а никому из бывших приятелей до сих пор неизвестно, где он похоронен, да и похоронен ли вообще.