На смерть кабана или Вдохни вдохновение

 Завалили однажды знакомые на охоте кабана, здорового, матерого. Рассказали мне, как и принято среди охотников, перебивая друг друга, в таких красках, что меня даже затошнило от запаха его крови.

И я до того увлекся этим самым рассказом, что представил себя сидящим на привале, как в знаменитой картине Перова с так и не зажженной сигаретой в руках.

Пригласили меня на этого самого кабана. Ну и я решил, что напишу я пару прикольных рифмованных строчек, чтоб под чарку, да под кабанятину немного развеселить собравшуюся публику.

Первые строки сложились как-то сами собой, а потом вдруг начало вести меня куда-то совсем в другую сторону, и что самое интересное, вывело совсем даже не в шуточную стезю, а какую-то очень серьезную философско-метафизическую.
И стал главный вопрос – а стоит ли это читать вообще?

Потом я подумал, а чего я тогда это написал, если не читать? Но может, не сейчас, не для этого случая, думал я.
Вот ведь что вдохновение сделало. Хотел как лучше, а получилось… что получилось.

Задумался, как же все-таки работает вдохновение?

Получается ты начинаешь как бы без него, а уже потом, когда тебя понесло, ты либо поддаешься этому, кажущемуся на первый взгляд, безумному течению рифм и образов, либо нет, и остаешься в определенных изначально тобой рамках.
Когда ты работаешь без вдохновения, то, что ты хотел написать получается плоским и незамысловатым, но в четких границах желаемого тобой.

С вдохновением, ты как бы работаешь в тандеме, оно тебе подсказывает рифму, на которую нужно нанизать образ, или наоборот, образ на который нужна рифма.

Вот такое получилось стихосложение рифм и образов.

На смерть кабана

Кабан умирал от ран…
Точно зная, что не капкан,
Всё думал дробь или жакан?
Средь сухих кукурузных стеблей
Слышал лай собак и людей,
Хруст на зубах желудей,
И что-то в груди, левей.

Из бока выпуская пар,
Словно дым дорогих сигар,
Понял, прав был Бодрияр,
Смерть это тоже дар,
Жизнь для чучел одних или еды
И как до этой голубой звезды,
Что рядом лежит без нужды,
Думал он, выпуская пар,
На сим карточку Киевстар.

Кабан умирал от ран.
Размышляя, избран он или дан?
И что права и Библия и Коран
Метафора жертвы всегда баран.
Говорили же древние кабаны
Жизнь не дана взаймы,
Не зарекайся от охотника и его сумы,
Ни от африканской чумы.
Сказано - от старости не умрешь,
От чего же теперь дрожь?
Все гадаешь, пуля или таки нож?

От ран умирал кабан…
Ни спас его жёсткий калкан,
Ни щетина, ни копыта, ни клык,
Ни грозный рык, оборвавшийся в крик
И подняв лохматую бровь,
Он подумал в последний миг
Пусть очистится карма вновь,
Ешьте мою плоть, пейте кровь
Я и есть ваша любовь.


Картина Перова Охотники на привале, персонажем которой я представил себя, стала одной из первой картиной художника, где он не изображал покойников (был у него такой период). То есть, проявление мотивов смерти было вытеснено на задворки подсознания в виде ранних работ известного художника и натуральной смерти этого самого кабана, давшего нам пищу и физическую и духовную.

При Советском Союзе в учебниках по литературе на последних страницах печатали картины известных художников, и учителя часто практиковали пересказ изображенного на картине. Это позволяло сконцентрировать внимание ученика на деталях, развивало абстрактное мышление и общую эрудицию.

Меня всегда удивляло, почему, эта практика исчезла с современного учебного процесса, а переместилась в сугубо специализированные, художественные школы. Не удивительно, что сегодня мы имеем так мало людей понимающих живопись вообще.

Вообще картина Перова выстроена очень четко и грамотно, с точки зрения современной режиссуры и операторского мастерства. Все детали играют только на раскрытия психологических типов, отчего они становятся осязаемыми и живыми. Складывается впечатления, что мы знаем о них все.

Но последнее время меня начали более увлекать беспредметные картины, созерцание которых, подразумевает чистое впечатление, а не разумную аналитическую деятельность.

- Хочу повесить у себя в зале картину Джексона Поллока Номер Пять, - говорю я как-то приятелю. – У меня зал в зеленоватых тонах, и мне она очень нравится. А если нравится, то почему бы не наслаждаться ее созерцанием постоянно.

- Нормальная идея, - говорит приятель. –А сколько она стоит?

- Ну, вообще-то 140 миллионов, - отвечаю я. – Поэтому и хочу фотокопию на холсте.

- Лучше уж просто копию, маслом.

- Понимаешь, Поллока невозможно скопировать. Он просто разбрызгивал краску на холст и все. Как можно понять, куда она брызнет и сколько ее брызнет. Это куда вдохновение руку поведет. А оно, вдохновение это, у каждого свое.

А сам при этом думаю, что вот придет этот самый приятель как нить ко мне в гости, увидит на стене Поллока и получит свою дозу впечатления, которая теперь уже будет строится на противоречиях цены картины и ее художественной ценности.

Помните как в Неудержимых Три, герой Мела Гибсона приходит в картинную галерею , оценивает ее по своему, но цену платит ту, что просит продавец.

Да, а стихи на смерть кабана, я прочитал, когда все уже изрядно наелись кабанятины. После того, как я наслушался, что я гринписовец и мне с этого стола можно давать только винегрет, я попытался оправдаться, рассказывая, что Бодрияр все это (я сделал широкий жест рукой) называл симулякрами, и что чучело головы кабана по своей сути есть лишь метафора и нашей жизни в том числе.

Поскольку я находился в компании не только охотников, но и поэтов, я попытался привлечь их внимание, тем, что в этом стишоныше извечные противоречия рифм «любовь-кровь», применение которых все уважающие себя поэты считают оксюмороном, очень красиво сгладились, метафоричными словами Иисуса Христа. То есть знаменитый мой тезис, что все проблемы и противоречия имеют самые простые решения, подтвердился хотя бы таким образом.

Но кто из пьяных людей будет воспринимать пьяные же доводы?