Бытовой буддизм

 
В то утро я проснулся рано. Какая то тревога витающая в воздухе назойливой мухой раздражала и прогоняла уходящий и оглядывающий на прощанье сон.

Я посмотрел на часы. Пол шестого. Где-то в глухой ватной пустоте грохнула дверь.

«Наверное кто-то не рассчитал силы и сильно хлопнул железными дверями подъезда», - подумал я зевая и мягким ударом кулака загнал подушку под голову.

Звук удара повторился опять, уже с новой силой и следом за ним последовал другой, потом третий, четвертый.
Сердце заколотило боевыми барабанами, поднимая организм по тревоге, слух тут же заострился и сверкнул лезвием, выуживая из памяти соответствующие этому звуку зрительные конструкции, пытаясь сопоставить соответствия услышанному и спрогнозировать примерные действия относящиеся к подобному звуку.

О сне конечно, можно было забыть, я знаю, что любопытство сильнее сна. Стучали у соседа. Эта история известна всему нашему подъезду. Дочь соседа встречалась с весьма экстравагантным джентльменом (удачи), ну знаете, из тех, которые постоянно словно жвачку пережевывают одни и те же слова, типа «братуха», «короче», «слышишь». И когда она поняла шо это не ее прынс, а шкварчала не в груди, а всего лишь евонная папироска набитая отнюдь не табаком, она сгреблась и вернулась в отчий дом.

И вот после очередной попойки или укурки, когда уставшее сознание принса замарилось от беспокойного хозяина, его бессознательное ехидно ухмыляясь взяло его под руки и привело к квартире дамы сердца.

Естественно, проснувшийся отец не пустил для выяснения отношений вернувшуюся дочь и попытался объяснить товарищу почему Володька сбрил усы (типа дурик). Принс как детский капризный ребенок в Детском мире впал в истерику и стал колотить ногами в дверь, пока ему не уступят, разбудив при этом меня, а значит и весь подъезд.

 Знаете, что старые хрущевские дома напоминают села.В свое время туда заселяли в основном молодые семьи работников заводов , фабрик, предприятий и учереждений города. Всем было известно чей это дом – вон тот малосемейка, это обкомоский, это комвольный, это военнослужащие, это троллейбусного парка. Такие дома-села носили название либо по номерам, либо по расположенным в них магазинам. Тетя Тома с семьдесят седьмого, дядя Додик с хлебногого, вовка с дома напртив подвальчика, Леночка со спорттоваров. Ну так сказать для наглядности и удобства восприятия действительности, как сказал бы Платонов.

Соседи с которыми ты рос или повзрослевшие дети которые выросли на твоих глазах, с тех пор когда тут еще стояла беседка, а ту иву еще не спилили, они не менее родные, чем настоящие родные. Потому, что у соседки можно оставить даже ключ от квартиры, можно даже прилично пообедать, соседка отведет в садик, когда родителям на первую смену. Но соседка же первой доложит родакам кто курил за садиком бычки, наругает прямо с окна, призовет в свидетели драки весь двор. Соседи все видят и все знают друг о друге. Они аналог современной системы слежения и прослушки, поэтому с соседями нужно жить осторожно.

Но как сказано в Писании кто не без греха. Мы же то же получаемся кому то соседями. А кто в хрущевках не гнал самогон? Кто не ругался матом с женой (мужем)? Кто не занимался сексом (в хрущевках межкомнатные перекрытия не из кирпича)? Чей муж ни разу не приходил пьяным после получки?

Любопытство в хрущевках вовсе не грех, тем более выплеснутое на всеобщее обсуждение на лавочки. Всеж родные, чего ж уж там обижаться то.

Да и как же можно стесняться людей знающих весь фасон и цвет твоего личного интимного белья просушивающегося на балконах или на веревках подпёртых палками посреди двора.

Ну и как же можно не вмешаться в конфликт в пол шестого утра. В таких домах не вмешиваются в конфликт только в двух случаях, во-первых, когда идут разборки внутри семьи, во-вторых, когда тебе говорят – не вмешивайся.

В глазок была видна только пустая лестничная площадка. Но звуки борьбы были очень отчетливы. Мое воображение рисовало кровавые сцены в духе Транатино и Родригеса. Я представил себя Брюсом Виллисом и посмотрел на антрисоль, где пылилась рукоятка старого хлебного ножа, ножка от табурета и кусок толстого кабеля.

Помните, Гребенщиков когда-то сказал, что к каждому встречающемуся на твоем пути человеку нужно относиться так, как будто бы перед тобой настоящий Будда. Эта мысли возникла у меня как только я представил себе себя с ножкой табурета в пол шестого на лестничной площадке родного подъезда.

Крики на площадке стали громче и многоэтажнее. Я впустил в легкие много воздуха и вышел на площадку.
Сосед был в одних трусах и боролся с Буддой, пытаясь низвергнуть того вниз. Будда был в старой затертой куртке и сильно растянутом еще до этой борьбы свитере.

Мой вопрос, что ты тут творишь, был задан лишь для того, чтобы он начал соображать, что ситуация меняется.
Я попытался вступить с ним в полемику, стараясь выстраивать свои фразы в привычной для него речевой модальности, сопровождая это соответствущими невербальными жестами. Он кричал, ты не прав, братуха, сопротивлялся, не давал себя схватить и вылезал из свитера как ящерица из кожи. Бить Будду по лицу не хотелось, тем более, что он кричал, что любит и ни куда не уйдет. Это знаете ли, типично для будд, любить, присутствовать постоянно и называть всех братьями.
Как и в случаи с Христом, пришлось прибегнуть к вызову представителей власти.

«Вывели болезного, руки ему за спину…» Так только в песнях складно получается. С Буддой было все прозаично. Будда не сопротивлялся (это тоже типично, непротивление), дал себя обыскать, сел на предложенное место, много говорил о любви и о ее формах и методах и умчался в туманное утро.

Я покурил в сторону увозящей его машины и пошел на гараж за своей.

Встретил я его часа через два, подходящим опять таки к подъезду от которого он и начал свой скорбный путь. Они конечно узнал меня, поспешил навстречу с протянутой вперед рукой.

- Братуха, извини. Был не прав.
 - Конечно не прав, -искренне изумился я, но руку его пожал. – Пол шестого, устроил дебош на весь двор.

- Но ты пойми я люблю ее, - попытался оправдать он свою утреннюю материализацию. - А она…

Он посмотрел наверх где находилась квартира дамы его сердца.

 - Ну и люби себе молча, - я начал выходить из себя. – При чём тут я? При чём тут соседи, её родители, весь дом? Сиди вон на лавке под подъездом и страдай молча. Сутки сиди, двое! Под солнцем сиди, под дождем! Но сам страдай! Некотором это здорово помогает вернуть любовь.

Он посмотрел на меня как-то по другому, так словно встретил Будду и сказал: - Спасибо, братуха, наверное ты прав.
Потом вдруг повернулся и побрел молча через двор в сторону Прохлады.