Николай Сукач: «Язык музыки не переводится на человеческий…»

Закончился XII Международный фестиваль классической музыки «Сиверские музыкальные вечера». И сегодняшний наш гость — главный дирижер академического симфонического оркестра «Филармония» заслуженный деятель искусств Украины Николай Васильевич Сукач. Именно благодаря его энтузиазму, вдохновению и огромному труду родился и вырос в Чернигове прекрасный симфонический оркестр. Который уже много лет подряд вместе со своим художественным руководителем является главным действующим лицом фестиваля.

Тот, кто заставляет быть творцами

— Николай Васильевич, дирижер — это диктатор? Как из пластилина, лепит он из музыкантов то, что ему кажется необходимым?
— Понимаете, какая штука… Есть разная форма диктата. Одни — жестко, волевыми усилиями заставляют людей подчиняться, ломают их волю... Другие — мягкие, обаятельные, добрые и совершенно неконфликтные люди — за пультом становятся «диктаторами», поскольку способны убедить всех делать так, как они хотят.

Я бы не сказал, что дирижер — диктатор, в том смысле, как принято понимать это слово. Он не тот, кто диктует свою волю, нет. Дирижер — гибкий и необычайно пластичный, умеющий слушать оркестр человек. Потому что — вдруг! — оркестр играет так, что весь твой план рушится, ты видишь совершенно новые перспективы, новые возможности. И путь к достижению своей цели совершенно другой! И нужно менять видение и соглашаться с этой подсказкой.

Поэтому я смею утверждать, что дирижер — это не диктатор. Дирижер — это человек, который всеми доступными интеллигентными способами заставляет оркестрантов быть творцами. Когда один только дирижер занимается творчеством, а все остальные слепо подчиняются и делают свое дело, не пропуская это через сердце, ― тогда музыки нет.

— Вам приходится преодолевать сопротивление?
— Обязательно. Каждый день. Потому что настроиться на творчество — это значит преодолеть огромную свою проблему: начать творить. То же самое в оркестре, то же самое у каждого человека. Мало того, музыкант оркестра творит сердцем, душой, и это гораздо сложнее, потому что это уход совершенно в другое измерение.

— Говорят, дирижер — это профессия зрелого возраста. Дирижеры начинаются после тридцати пяти лет?
— Не соглашусь: позже. Мой профессор, Константин Дорошенко, сказал как-то, что дирижером становятся после пятидесяти, и я могу это подтвердить с полной уверенностью.

— Он был вашим преподавателем в Харьковской консерватории?
— Да. Удивительный — талантливый, пытливый, ищущий человек. Он прошел в свое время немецкую школу дирижирования, был оперным дирижером, но из-за несчастного случая потерял слух и оставил театр, переключившись на преподавание. Это была энциклопедия на ногах! Его большая сталинская квартира представляла собой библиотеку — сплошные стеллажи. Отгороженный ширмой угол, где стояли письменный стол, жесткая тахта, настольная лампа. А все остальное — книги, книги и книги…

Мне очень повезло, что я попал в такие руки. Константин Леонтьевич мне привил потребность вырабатывать свою методу музыкального мышления, свое отношение к музыке. Потому что дирижер — это прежде всего личность. Он должен обладать харизмой, силой воли, способностью выделять огромное количество энергии, которая позволяет передавать посыл такому количеству музыкантов, — все это качества, необходимые, чтобы встать за пульт и вести за собой людей.

Это профессия очень сложная, и в ней, как ни в одной другой, много шарлатанов. Слишком многие становятся за пульт, не понимая глубинных проблем и течений в оркестре. И вследствие этого (и для того чтобы оставаться на плаву) искусственно создается культ дирижера. Да, слушатель, приходя на концерт, может быть благодарен дирижеру за то, что он дает ему возможность чувствовать, а не думать во время музыки. Но когда развивается культ, мания величия ― это совсем другое. Увы, очень многие дирижеры «ведутся» на это, абсолютно не понимая, что без оркестра ты — зеро, ноль!

Так что профессия эта очень сложная, требующая глубоких, фундаментальных знаний, постоянной работы над стилем каждого композитора, постоянных попыток объять необъятное — и это профессия, которая не дает практически ни одного дня возможности ею не заниматься.

Первое оружие дирижера

— …У меня иногда бывают просто бешеные репетиции, порой — с большим количеством юмора, гротескных сравнений (кстати, мои оркестранты это все записывают!)... Думаю, это полезно. Потому что если сухо начать рассказывать о музыке: тут пиано, тут меццо-пиано, играйте так, играйте этак ― ты точно такой же сухой и получишь отклик.

Абстракции, сравнения, метафоры и гиперболы — это первое оружие дирижера. Который, в принципе, заставляет музыкантов разговаривать с Богом — в форме соборности, на языке, который отличается от человеческого и является, я думаю, языком Божьим. Невзирая на то, что люди под словом «Бог» имеют в виду.

Эта соборность — форма религии музыканта, его духовный проект. Он каждый день на репетиции совершает этот ритуал, и поэтому для дирижера очень важно пробудить его творческое начало для того, чтобы этот ритуал кроме труда доставлял радость, а концерт становился произведением искусства.

— Когда дирижер управляет оркестром, спрятав руки за спину, — это означает, что он настолько сросся, сроднился со своим коллективом? Как, скажем, делал это Леонард Бернстайн?
— Бернстайн — это совершенно романтическая фигура в дирижировании. У него все это органично, на грани шоу — если он не дирижирует серьезную музыку, а дирижирует музыку, по своему наполнению легкую идеями, то он шоумен. Но то, что позволено Юпитеру, не позволено быку.

Но, безусловно, важны не только руки. Например, в бетховенской увертюре «Эгмонт» герою отсекают голову, она падает — и я понимаю, что в этом месте просто нельзя поднять руки! Как же начинать хорал духовых, когда звук — на уровне ровной линии осциллографа, который являет собой такую же пустоту и такую же необычайную скорбь, как и пауза? Я в этом месте вот так: закрыл глаза, затем открыл — показал одной группе вступление, другой…

Музыканты должны от тебя получить дыхание, первый вдох. Как говорил великий Эрнест Ансерме, у дирижера есть один только жест: дать дыхание. И если ты это делаешь, то не важно чем: головой, локтем, улыбкой, глазами… Не важно.

Лезвие бритвы

— …Как я проживаю и переживаю музыку — это моя проблема. Я готовлю ее квинтэссенцию — но так, чтобы каждый человек мог чувствовать по-разному. Да ведь и сами исполнители в одном и том же произведении нередко обнаруживают соверщенно разный подтекст. Например, о Первом концерте Листа Гилельс говорил: «Я здесь слышу апокалипсис, конец света». А Рихтер в этих же тактах слышал возгласы ликующей толпы, встречающей своего героя, возвращающегося с победой. Совершенно полярные чувства!

Поэтому что я чувствую — это одно, но мое дело — заставить чувствовать людей, оркестрантов и слушателей. Я могу об этом сказать только самое важное: дирижер должен всегда контролировать свои чувства и эмоции, потому что на первом плане — руководство коллективом. И если твои чувства идут взахлеб, то и ансамбля нет, и оркестр разваливается, и музыканты тебя не понимают — потому что ты не управляешь их чувствами, а выражаешь свои. Это очень сложно, это лезвие бритвы.

То, что дорогого стоит

— Вы с пятнадцати лет работаете в филармоническом центре.
— Да, я пришел сюда на первом курсе музучилища. И первый мой концерт состоялся в качестве артиста филармонии.

— За время, прошедшее с того дня, искусство требовало от вас жертв?
— Самая главная жертва приносится каждый день. Творческий человек обязан ставить себе табу. Запреты. Следуя этому принципу, я и выбрал свой путь: не администратора, а человека творчества. В 23 года мне предлагали стать худруком филармонии — я отказался. Естественно, мне предлагали быть комсоргом, быть членом партии — отказался тоже. Карьера, надо сказать, в этом плане не состоялась.
Я себе табу ставлю и в том, что практически не посещаю никаких мероприятий, где нужно выступать в качестве свадебного генерала. Знаю, есть люди, которые ходят повсюду, держатся на виду, много и красиво говорят — у меня этого нет совершенно…

Вот эта «официозная» карьера — это первая жертва. Я не жалею: на это уходит огромное количество времени. А служенье муз не терпит суеты.
Кроме того, приходится отказываться и от каких-то творческих предложений: для того чтобы сделать оркестр, я гастрольную работу дирижера свел к эпизодическим концертам. Хотя некоторые оркестры я очень люблю и стараюсь раз в год с ними работать.

— Вы и от возможности работать в столице в свое время отказались?
— Больше десятка лет назад. Создавался оркестр, мы едва начали работать. Только-только все зарождалось… После концерта ко мне подошли три женщины, подруги. Они сказали мне очень простые слова: «Спасибо вам, что с вами мы в Чернигове не чувствуем себя в провинции!» И это имело самое решающее значение. Я тогда понял: если есть публика, я буду с ней.

…Создавался этот оркестр не благодаря, а вопреки. И это стоило титанических усилий в свое время. Вот просто мне было интересно: сделаю или не сделаю? Сделал.
Да, на первые концерты приходили те (коллеги в основном), кто хотел нас покритиковать и себя показать. Ну — через несколько концертов они «отвалились». Потому что неинтересно брюзжать, если мы чувствуем себя нормально, если нас приходят слушать.

А публика, которая за эти годы с нами сроднилась, действительно — наша. Посмотришь в зал: у людей светятся доброжелательностью лица. И ты понимаешь, что несешь им то, за чем они пришли и что они нигде больше не могут получить. Ты становишься их собеседником, находишься в таком духовном соитии, которое дорогого стоит. Я это все прекрасно осознаю! И мы гордимся тем, что у нас такая есть публика.
А еще — я очень люблю Чернигов. Подчеркиваю: я не могу без него жить.

— Мало ли, на ваш взгляд, в Чернигове музыки? Или достаточно? Музыки на улицах, музыки в залах…
— Дело не в том, сколько музыки, а в том, какая она. Количество музыки не определяет качество. Музыки очень много — в том числе и той, которая, наверное, человеку в таких количествах не нужна. Мы, насколько это удается, стараемся ситуацию менять.

Цитата:

— …Еще раз подчеркну: дирижер — это ноль без оркестрантов. Если он это понимает, тогда дело будет. А что получится, 10 или 01, это уже зависит от дирижера.

Вера Едемская, «Семь дней»

Хочете отримувати головне в месенджер? Підписуйтеся на наш Telegram.