Адская судьба

Муж перепробовал на ней все издевательства: бил, стрелял, душил, топил. При этом пил и изменял. А она терпела. Родила от него пятерых детей. И только один-единственный раз поступила против его воли: когда перед смертью он попросил прощения, не простила. Но и тогда не решилась об этом сказать — просто промолчала.

Слушаю ее и не могу понять — за что, ведь не калека, не уродливая, трудолюбивая, хорошо поет.
— Это какая-то адская любовь, — говорю ей.
— Это моя адская судьба, — вздыхает Мария Струк из Камки Щорского района. — Видно, прокляли меня еще до рождения.
— Беды в нашей семье начались из-за дома — приданого моей мамы, — рассказывает Мария Матвеевна. — Отец перевез дом из Заречья в Петровку и хотел поставить на огороде своих родителей. Они (особенно мой дедушка) были против. Начались ссоры. Но отец все равно сделал по-своему.
Может, потому и не было в нашей семье счастья. Умерли двое старших детей. Когда мне было два года, не стало мамы. Ушла на тот свет в 25. Похоронили ее в Заречье. Там жила моя бабушка. На маминой могиле я проплакала все свое детство. Оно было трудным. Безрадостным. Отец женился во второй раз. У них с мачехой родилось четверо детей. Я с малых лет была вместо прислуги. Никто не жалел. Только ругали.
Когда уж совсем допечет, бегу через лес в Заречье. К маме. Упаду, обниму могилу и плачу — пока не обессилею. Тогда станет легче. Люди увидят меня на кладбище, скажут бабушке, она придет, заберет к себе.

В школу я ходила только два года. Дальше мачеха не пустила — нужно было толочь кукурузу, тереть картофель, помогать по хозяйству, стирать, варить, нянчить детей. С 12 лет я уже ходила в колхоз на работу со взрослыми женщинами.
А потом — война. Отца забрали на фронт прямо с сенокоса. Всю дорогу он пел. Заканчивал одну песню и начинал новую — вспоминал каждую, которую знал. Будто чувствовал, что больше не придется. Голос у него был красивый, сильный.
Я в него удалась. Поэтому еще маленькой звали меня на сельские свадьбы — петь и танцевать. Гостям — развлечение, а мне радость: и накормят, и гостинцев дадут. Большего счастья и не вспомню. Потому что не было его.

Отец погиб, я осталась с мачехой и ее детьми. Как и раньше — никому не нужна, никем не любима. Вышла замуж за первого, кто сосватал, — в 1943-м. Мне тогда было 20 лет, Александру — 19. Родом он из Камки. А познакомились мы в Заречье. Там на Ивана храмовой праздник. Его даже в войну отмечали — чем Бог пошлет. Я пошла навестить бабушку, а он был у родственников. На второй день приходит ко мне в Петровку. Потом присылает старост. Мачехе он сразу не понравился. Отговаривала меня. Даже плакала. Но я не послушала. Думаю: стану угождать, он и будет жалеть. А еще вспомнила бабушкины слова: первого куска хлеба не обходи, он самый вкусный. Александр и был моим первым.
Жили в Камке. С первых дней стало ясно, что попала я из огня да в полымя. Муж что хотел, то и творил. Одиноких женщин, солдаток — полсела. Он сегодня у одной, завтра — у другой.
— Зачем тогда женился? — упрекнула его как-то свекровь.
— Чтобы на войну не забрали, — ответил он.
Но все-таки забрали. В 44-м. Как раз Нина у нас родилась. Вместе с дочерью он нас и выгнал, перед тем как уйти на фронт. Сказал:
— Не допущу, чтобы ты в моем доме роскошествовала, когда меня убьют.

Привязала я ребенка к себе платком и пошла в Петровку — проситься обратно к мачехе. Но она к себе не пустила. Я — к бабушке, а у нее невестка живет, самим тесно. Приютила нас одна сердечная женщина. Ее хозяин тоже был на войне. А потом добрые люди помогли отсудить у мачехи старый (дедов) дом и телочку.
Переселились мы туда. В голые стены. Бедно, голодно, нечем топить. Закачаю дочь, а сама с санями на болото — за торфом. Пока привезу, она аж посинеет от крика.
Через год вернулся с фронта муж. Без ноги. К нам не пришел. Я сама побежала в Камку, когда услышала. Обрадовалась, что жив, обо всех обидах забыла. Надеялась: теперь все будет иначе, у ребенка будет отец.
Но таких людей не меняет даже война. О дочке муж даже не спросил, а меня просто вытолкал из дому.
Потом будто одумался — присылает за мной свою сестру. Я боялась идти, но она уговорила. Приходим. Он на печи лежит. Зовет к себе дочку. Та плачет, не хочет к чужому дяде.
— Давай, Матвеевна, все плохое забудем и будем жить, — говорит он мне. Я и поверила — потому что очень хотелось, чтобы так и было.

Перевез нас в Камку. Сын родился. У людей после войны будто крылья выросли. Работали тяжело, но все было в радость. С песнями на работу и с работы. Мы с Сашей — молодые, только бы жить. Но семьянин из него был никудышный. Опять взялся за свое. Продал и телку мою, и дом. А деньги прогулял с гомельской любовницей. Может, с ней и был, когда умирал наш сынок — сгорел ребенок как свечка, от воспаления легких.
Беда такая. Но муж мой горевал недолго. Опять гонит меня из дому. А куда мне идти? Навзрыд плачу. Тут заходит его тетя. Стала кричать на него. Он и тетю прогнал.
Она очень разозлилась. Вернулась и говорит мне:
— Не уходи. Рожай. Посади в каждом углу по ребенку, а сама посередине сядь, пусть попробует выгнать.
Я и сама так думала: когда много детей, семья крепче. Только не наша. Не успела Люба (она родилась в 1949-м) подрасти, отец привел в дом ту любовницу. Замуровал двери между комнатами, сделал новые — там, где было окно. И живет с ней. А я с двумя детьми через стенку. Все слышно: как они там смеются, жируют. На улицу из-за такого позора выходить стыдно.
А ей хоть бы что. Говорит: «Мужчин мало. Война побила. Ты пожила, теперь я поживу».
Но недолго утешалась. Где-то через полгода и ее выгнал. Опять пришел ко мне. Нажили еще двух дочерей (Люда — с 52-го, Светлана — с 55-го). Вышло, как тетя говорила: в каждом углу по ребенку.

Из дому он меня больше не выгонял. Но и издеваться не перестал. Старшая Нина как-то не выдержала, крикнула ему: «Ты плохой отец!»
Дети держали меня на свете. Подрастали, во всем помогали. И дома, и в колхоз ходили со мной. Пололи, копали картофель, свеклу. Ночью при луне собирали лен — днем он сухой, ломается.
Потом замуж выходили. Жизнь продолжалась. Только у нас с мужем ничего не менялось. Издевался и дальше.
Бывало, поедем куда-нибудь подводой, он в один конец довезет, а затем бросит, я иду пешком за телегой. Или напьется, доползет до кровати — и давай меня душить. А еще хуже, когда за ружье хватался. Бегу на улицу в чем есть. Однажды говорит: поехали, научу тебя плавать. Привез на Снов под самый Щорс. Затащил на глубину и отпустил. Меня сразу потянуло на дно. Кричу изо всех сил. Он, видно, испугался. Вытащил на берег. Говорит: «Значит, еще не пришли твое время». Я одежду в руки — и бежать.
Так и прожили. Целых 56 лет! Уже 13, как его нет, но я ни одной обиды не забыла.
— Выходит, вся жизнь ушла на удовлетворение нездоровых мужниных прихотей. Не жалеете? — спрашиваю.
— А что делать? Кому я с детьми нужна? Видно, так суждено.

Когда-то, еще девушкой, я гадала под старый Новый год. Расчесала волосы, положила гребень под подушку и загадала: «Суженый-ряженый, заплети мне косу».
И он мне приснился. Александр. Я хорошо запомнила и лицо, и фигуру. Вплел в косу черную ленту, а на конце еще и бант завязал. Так я с ним и прожила — по-черному.
Только и было света в окошке — дочки.
Нина и Людмила живут в Полтаве, Люба и Светлана — в Нежине. У Марии Матвеевны 7 внуков и 9 правнуков! Часто приезжают, помогают. Огород убирают. А из хозяйства — только пятеро кур.
Сейчас ей 89. Но на вид намного моложе.
— Это потому, что я наконец делаю то, чего была лишена всю жизнь, — пою и танцую, — говорит Мария Матвеевна. — У нас при сельском клубе — фольклорный ансамбль. Кроме меня, еще шесть женщин. Поем старинные песни, которые еще от мам и бабушек выучили. Я всегда выступаю в маминой вышиванке, ее руками вышитой. Она уже изношена, аж светится, но очень дорога мне.
— Если бы можно было начать жизнь заново, все было бы по-другому? - спрашиваю в конце.
— Вряд ли, — вздыхает она. — От своей судьбы не убежишь.

Мария Исаченко, еженедельник «ГАРТ» №30 (2575)

Хочете отримувати головне в месенджер? Підписуйтеся на наш Telegram.