Роман Покровский: «Иди – и отвечай»

«Здесь трудно говорить: много пыли», – предупреждает собеседник. Рубрика «Гость» не совсем подходит: это не у газеты гость, это мы – в гостях. В пронизанном молочно-солнечными лучами прохладном подвале художественного музея, где окна полузаложены кирпичом, где видны на просвет жилки на виноградных листьях, где – репродукции, бюсты мыслителей с отбитыми носами, стопки чемоданов, лыжи, удочки, веера, софиты и индийские палочки… На самом деле пыли здесь не так уж много. Здесь много… театра. Здесь уже пятый год воплощается в жизнь уникальный проект: «Драматическое пространство музея».

Возвращение утраченного

Усилиями актера черниговского Молодежного театра Романа Покровского («Я – не режиссер, я – организатор!» – сразу уточняет он) и его сподвижников в этой мастерской ставятся Макдонах, Битов, Метерлинк, Чехов, Клим, Камю, здесь возникают перед зрителем ожившие скульптуры и исторические персонажи.

Недавняя (ни в коем случае не последняя!) постановка, «Виртуальный музей», объединила набоковский текст, работу французского искусствоведа Анри Мальро и встречу-воспоминание с произведениями искусства, еще недавно принадлежавшими к коллекциям черниговского музея, но – оттуда похищенными. Виртуальные и реальные музейные экспонаты на некоторое время становятся равноправны: мы их видим на фото, мы помним, мы о них говорим.

И эта новая форма, выбранная для разговора с посетителями музея, должна прижиться: нашему современнику, пришедшему в музей, скушен обычный, «назидательный» монолог экскурсовода. А быть вовлеченным в действие, в другую, предметную жизнь – интересно. Авторы идеи, руководитель творческой мастерской Роман Покровский и заместитель директора музея по научной работе Светлана Власенко, вложили в нее многое: любовь к прекрасному, тоску о нем, поиск, иронию. От зрителя взамен требуется одно – внимание.

То, что нарушает

– Роман, вот вы говорите: я не режиссер… Кто вы здесь?
– Я – организатор. Мое дело – собрать способных к дерзновению, смелых, интеллектуальных ребят, чтобы попробовать с ними «растанцевать» некую тему, развить ее. Но это возможно только в кругу людей, которые гораздо умнее тебя, и это вообще касается вопроса складывающейся здесь среды. Если ты хочешь что-то сделать, ты должен идти туда, где люди намного сильнее тебя. Я должен искать таких людей.

К огромному нашему счастью, к этим пробам и поискам коллектив музея относится с пониманием. В Украине, кажется, это единственный случай такого альянса театра и музея.
Цель этой работы – вступить в диалог с материалом, продлить его. Пусть глупый, наивный, не претендующий на большое открытие… Но в любом случае это попытка говорить с автором. Который, возможно, ждал этого разговора – коль скоро он оставил нам это наследие?

– В ваших проектах наряду с любителями участвуют профессиональные актеры (Татьяна Салдецкая, Алексей Щевелев, Николай Пономаренко, Алексей Быш и др.).
– Да. И у них есть возможность учиться друг у друга. У профессионального актера есть возможность вырваться из тех или иных методологических уз, а у молодых исполнителей – наоборот, научиться методу, испытать цену этой своей любви к театру. Мне интересен сегодня, как чаще говорят, «самодеятельный» взгляд на театр. То, как новичок ориентируется в жесткой структурированной схеме процесса, какие открытия он там для себя совершает. Как достигает свободы в состоянии смирительной рубашки.

…Театр – это «то, что нарушает». Если я что-то нарушаю, значит, прежде всего, что-то об этом думаю! Зритель ведь может пьесу и дома прочесть, на диване. Но он знает, что в театре ему предложат совершенно иную оптику взгляда на этот уже давно знакомый текст. То есть за этим «нарушением» стоит работа!

– Сегодняшний зритель готов за этим наблюдать?
– Человек сидит на сцене, и за этим уже может быть целое содержание. Невероятное содержание! Понимаете, есть актеры – «форточки», а есть – «лампочки». Если актер сидит – и через него я вижу вечность, глотаю, как сквозь форточку, некий воздух – мне этого достаточно. Мне нравится смотреть, как человек три минуты просто сидит! Медленно роняя реплику, вторую, третью… Кто сейчас согласится на этот длительный процесс? Это «непродаваемо»! А с другой стороны, ведь в храме прихожане выстаивают длительную литургию. Они соблюдают некие правила. Что их заставляет это делать?

Мы хотим научиться выдерживать безмолвие. Существует великая культура недоговоренности. В театре этого разве не должно быть? В театре нужно...

Вы знаете, декабристы победили не на Сенатской площади – декабристы победили, когда их сослали в Сибирь, а они умудрялись идеальным почерком писать царю письма и выживать в нечеловеческих условиях. И театр порой показывает пример такого стоического подвига, того, как достойный человек выживает в абсурднейшей ситуации.

Остановите мне время

– Что для вас зритель в театре?
– Покупая билет, зритель приобретает право на оценку того, что он видит. Он может встать и уйти, он может бросить помидор (что было бы совершенно весело!) – или право встать и сказать: «А вот не верю!» Но он почему-то этим правом не пользуется. А у актера есть прекрасная возможность повернуться к залу и говорить с ним не через какую-то там «четвертую стену» – а просто говорить!

Ведь я прихожу в театр для того, чтобы со мной поговорили. В каждом из нас живет ребенок, который нуждается в родительском назидании. Мы, возможно, для того и ходим в театр, чтобы почувствовать свою… неброшенность. Человек приходит в театр и говорит: «Да, я засвинячился, забегался, замотался – остановите мне время! Напомните мне, где я нахожусь, в конце концов – кто я». Театр может подарить нам это ощущение остановившегося времени. Ведь театр – это напоминание. Или последнее предупреждение. Не зря же церковь его не любит? Это конкурент. Просто говорит иными средствами.

– В этом музейном подвале действительно лаборатория, мастерская, где изучают Мейерхольда, Эфроса, Берзина и Клима… Для чего вы все это делаете? Вот если по большому счету – зачем?
– У репертуарного театра часто не хватает времени на то, чтобы заниматься технологией, инструментом, аппаратом актера. Хотя любой новый спектакль требует от актера поиска иных или новых выразительных средств. Есть необходимость искать иной актерский модус существования. Время меняется, технологии меняются. Летчики нажимают на совсем иные кнопки, чтобы поднять самолет в воздух. Медицина использует новые средства. И в театре не может ничего не меняться!

И этот поиск – моя обязанность. Если я не буду этим заниматься, я завтра не смогу выйти на сцену, это вопрос профессиональной состоятельности.

…У меня есть мечта: собрать полный зал, открывается занавес – а на сцене ничего нет! Сидят три человека и говорят о театре. Музыка Баха рождалась только оттого, что она говорила о самой музыке. И чтобы театр жил, он должен однажды перестать «обслуживать зрителей» и заговорить о себе.

Два Гамлета

– Как вы оказались в театре? И в Чернигове? В Молодежном вы работаете, кажется, с 98-го года.
– Главный режиссер Молодежного театра Геннадий Касьянов искал Гамлета для своей постановки. А поскольку считал, что Гамлет – это нечто во всех смыслах инородное, то хотел пригласить на эту роль кого-то со стороны, не из своих актеров. Увидел нашего «Гамлета» в Запорожье и пригласил меня – на год, на проект. Я и не собирался никуда переезжать… Но так получилось, что остался здесь.

– Что вас удержало в Чернигове: театр, город, его люди?
– В первую очередь, невероятно интересный диалог с самим Геннадием Касьяновым. Мне нравится этот художник своим беспокойством, тем, что я называю «вектором нарушений». Своей, если угодно, «крамолой». Тем, что он способен на очень радикальные шаги в том, что делает. Это великолепный мастер подробного, скрупулезного, максимального разбора материала. Он – мыслитель в театре. Что сейчас большая редкость.
Кроме того, Молодежный театр – один из немногих в Украине, где идет Чехов, где есть умное и бережное обращение к классике. И уже ради этого стоит тут работать.

– Покровский – это, оказывается, псевдоним? На премию им. Коцюбинского руководство художественного музея (за воплощение инновационного проекта «Драматическое пространство музея») выдвигает человека с другой фамилией.
– Идешь в эту профессию – как принимаешь постриг. При чем тут вообще – ты? У нас в «Виртуальном музее», кстати, говорится об этом: в прежние времена художники писали – и их не интересовало собственное авторство. Интересно, когда человек вырастает до образа – который, как известно, больше человека. И если это когда-нибудь получится у меня – то при чем тут моя родовая фамилия?

Во всем, что нам удается сделать, мне нравится максимальная анонимность. Мы же должны второе рождение пережить? Вот и надо оборвать пуповину, стереть личную историю и начать заново. Выстроить храм на фундаменте разрушенного…

***
– …Играться в «а я ни при чем, я провинциальный артист, не трогайте меня, я ни за что не отвечаю» – это не проходит. Ты обязан отвечать. Хочешь ты этого или не хочешь. Иди и отвечай. Работай. Ошибайся. Вот этот подвал – это территория для того, чтобы делать ошибки. Ведь если я не сделаю ошибки, я не пойму, как – правильно. Это прекрасно: возможность совершать ошибки. И мы предлагаем зрителю включиться в этот процесс нарушений. Странно – но это кому-то интересно.

Вера Едемская, еженедельник «Семь дней», №29 (558), фото Романа Закревского

Хочете отримувати головне в месенджер? Підписуйтеся на наш Telegram.