Виктор Устинов: «Спасла банка спирта. А так был бы зэком где-то»

Добавить новость

Четверг, 9 Марта 2017 14:09  |  Просмотров: 553 | Обновлено 15 Сентября 2020 14:13

Секрет

«Во время ссоры набрать в рот воды»

Черниговский архитектор 90-летний Виктор Устинов вместе с супругой 79-летней Ингой Петровной живут в трехкомнатной квартире в центре Чернигова, на Магистратской. В трехэтажке-сталинке. Потолки высокие, комнаты просторные.



— Коттедж не построили себе?

— Не построил. Это хорошая квартира. До войны жил секретарь горкома.

В 1937-ом его расстреляли. Тогда такая мода была. А во время войны жил начальник гестапо. Дом построен перед войной. Во время войны сгорел. Немцы восстанавливали. Первые пять ступеней бетонные, а дальше гранитные.

У супругов — двое детей. Сын живет в Петербурге, дочка в Киеве. Есть правнуки.

Инга Петровна по специальности математик, окончила Ленинградский пединститут им. Герцена, работала в черниговском педуниверситете и в профтехучилище.

— Я из Ленинграда, — рассказывает.

— Отец в финскую войну погиб. Мать умерла. Во время блокады 1943 года меня вывезли в Казань.

— Поселили рядом с нашим домом, — продолжает Виктор Матвеевич. Он из Казани. — Орава детей. Тетя Оля, мачеха Инги, золотой человек, всех прокормила.

Помню. Инге было шесть лет, когда я пошел в армию. В1943 году. С1945 года был на советско-японском фронте, в пехоте. «Лодырь в артиллерии, красавец в кавалерии, пьяница во флоте, а дурак в пехоте», — шутит о том времени.

Второй мировой отдал 7 лет 6 месяцев и 13 дней. — А когда демобилизовался, студентом Московского архитектурного института приехал на практику в Питер.

Жил у младшего брата, аспиранта. Он предложил: «Давай к тете Оле сходим».

Она после войны из Казани с детьми вернулась в Питер. Один раз сходил, второй. А потом поженились с Ингой.

Золотая свадьба уже была.

— Поделитесь секретом мирной супружеской жизни.

— Я никаких секретов не знаю. Как жил, так и жил.

— Чтобы не пил, — говорит жена. — Люди в рюмку смотрят, из-за этого семьи ломаются. Витя спокойный, может уступить. «Во время ссоры нужно набрать воды в рот и молчать. Тогда все проходит», — это его слова.

На краю

«Агитацией занимаешься? Лозунг выбросил?»

В жизни Виктора Устинова было два случая, которые могли изменить не только его личную судьбу, но и архитектурную судьбу Чернигова.

— Во время советско-японской войны под Новый 1950 год вывезли нас под Владивосток, — вспоминает. — А перед этим мы жили в домике, и у нас была бочка спирта. Нам шинелки (так произносит это слово) выдали английские, хорошие. Жены офицеров из них потом пальто шили. Шинелки выдали, но говорят: «Отдайте на склад, если убьют, так и быть, если живой останешься, снова получишь». Пришли в Корею — зима, холодно, а нам не дают шинелей. Хорошо, что домик заняли, в котором жил жандарм японский. У него была шинелка черная. Вот в ней мы стояли на посту, охраняли электростанцию, по очереди. Прибежишь на пост, часовой разденется. Он бежит в казарму, прибежал, а старшина ему рюмочку спирта. Выпил и ложись спать. А спали — на полу. Топились не печки, а под полом. Весь пол, как печка русская, теплый.

И вот нам сказали: «Все, на свою территорию». Так старшина что придумал? Был заводик небольшой, там консервы делали. В металлические банки спирт налил, конвейер пустил. Мы банки со спиртом — в вещмешок и в поход.

И вот уже недалеко от Владивостока к моему костру подсел старослужащий — ему лет 30. «Можно к твоему костру?» — «Пожалуйста». Разговариваем о службе. Он и говорит: «Вот, мы тут сидим, а люди Новый год встречают». Я ему: «А ты что, старый, выпить хочешь?» — «Не мешало бы». Развернул я свой мешок, вытащил банку, две дырки проделал. Когда две дырки сделаешь, течет хорошо. Достал кружку алюминиевую. Он говорит: «А у меня на закусь есть консервы американские». Набулькал ему, себе. Выпили, закусили, все хорошо.

А в 1952 году я был в полковой школе, где готовят сержантов. И меня стали агитировать на сверхсрочную. Я говорю: «Да вы что! Если так и дальше будет хорошо служиться (за семь лет я дослужился до старшего сержанта), генерал-майором я буду к 115 годам. Это меня не устраивает. И черт меня дернул за язык добавить: «Воробьи и те мечтают стать свободными орлами». Это не мои слова, а Шота Руставели.

Однажды иду по своим делам, бежит посыльный из штаба: «Устинов, к особисту» (особым отделом назывались спецслужбы). Я пришел, дверь обита дерматином, открываю. Смотрю, сидит мой этот, с кем возле костра сидели. Но тогда он был рядовой, сейчас майор. Я сразу и не узнал, но присмотрелся: знакомая морда-то. И он меня тоже узнал, но не сказал, что помнит. Он мне: «Ты что ж, старший сержант, служить не хочешь? Агитацией занимаешься? Лозунг выбросил?» А по тем временам это—антисоветская агитация, 25 лет могли дать. Говорю: «Виноват, товарищ майор, по глупости». «Ну, смотри у меня. Идите!» Спасла банка спирта. А так был бы зэком где-то.

Притирка

«Выходит, что он дурак, а шумный?»

— Мне как-то сказали: «Тебя вызывает первый секретарь обкома, Николай Борисенко». Решил устроить встречу с архитекторами, инженерами. Пока туда-сюда, Борисенко с одного конца стола сел, а я визави (напротив). Борисенко говорит: «Будет строиться завод силикатных изделий, и дома будут белые, как сахарные». А я приехал из Куйбышева, где силикатный завод давно работал, и у нас стояла проблема, что делать с этими домами. Они быстро адсорбировали (поглощали) пыль, копоть. Потом не знаешь, то ли красить, то ли облицовывать. Я сказал об этом. Борисенко говорит: «Зато силикатный кирпич крепкий!»



Но не из любого силикатного кирпича можно высотные здания строить, нужна специальная марка. Я опять говорю об этом. Говорю, что и первые этажи нельзя из этого кирпича делать, он боится влаги, нельзя цокольные. Борисенко стукнул кулаком: «Вот что! Если ты такую агитацию будешь вести, нам такие архитекторы іне нужны! Убирайся из нашего города!» Так и сказал. Я к Мухе Степану Несторовичу зашел, к председателю горисполкома. Говорю: «Так что, уезжать?» «Да нет, — говорит, — Борисенко отходчивый. Просто получилось, что он слово, а ты поперек. И выходит, что он дурак, а ты умный. Нельзя же так».

Устинов работал в Куйбышеве (Новосибирская область, Россия). В 1964 году увидел объявление в «Строительной газете», что в Чернигове нужен главный архитектор. И переехал. Он автор проекта Аллеи Героев в Чернигове, храма Всех черниговских святых на «Ниве» (высота 62 метра!), Свято-Николаевского храма в Сновске (высота 32 метра!), храма Святителя Феодосия наКЯцево», колокольни храма Архистратига Михаила §рзпе рынка «Боевая», церкви Свято-Лаврентиевского монастыря в Вере-сочи Куликовского района, застройки черниговской Бобровицы и многих других объектов.

Восемь лет был главным Архитектором Чернигова, 15 лет — главным архитектором проектного института «Гипрогражданпромстрой», работал также начальником отдела охраны и реставрации памятников архитектуры в областном управлении архитектуры.

Проекты

Самый важный: «Улица Репкинская. Она напрямую, дорогой под мостом, соединила город с Подусовкой»

— мой самый важный проект для Чернигова — это пробивка Репкинской улицы, — считает. — В городе самое главное — это, первое, развязки транспортные, второе — хороший транспорт. Если все это есть — в городе хорошо жить.

Репкинская улица: троллейбус ныряет под мост и соединяет город с Подусовкой. А то было — город вроде отдельно, а Подусовка отдельно.

Там, где сейчас Репкинская улица, располагались базы, склады. Нужно было осмотреть базы и урезать их территорию. Этот проект был не только самым важным, но и самым сложным. Много надо было объектов обследовать.

Самые крупные: Храм Всех черниговских святых. Аллея Героев

— Среди храмов самый большой — на «Ниве». Проект Аллеи Героев — крупный. Сломали. Хотя там много расстрелянных советской властью, жертв режима. Сын Антонова-Овсиенко, Антон, 10 лет отсидел за отца своего. А дочка Галя — 15 лет. Когда Сталин умер, ее освободили из тюрьмы, дали в Москве квартиру. Она эту квартиру поменяла на квартиру в Чернигове, на Сережникова. Говорила: «В Чернигове памятник отцу, а где он там (в России) — не знаю». В1938 году его расстреляли, и дело с концом.

Она жила здесь некоторое время, а потом опять на Москву сменяла.

— Как считаете, следовало бы архитектурно изменить Аллею Героев, если герои уже не считаются героями?

— Ее никак не изменишь. Памятники стояли на одинаковом расстоянии один от другого. Законченная композиция.

Когда я сюда приехал, архитектор Карнабед Андрей Антонович первый меня нашел, говорит: «Аллею Героев надо запроектировать». Но в то время без решения обкома нельзя было делать такую штуку, как Аллея Героев. А я как главный архитектор города часто бывал в Москве. Мне говорят: «Свяжись с родственниками героев этих, чтобы они в ЦК, в обком письмо написали с просьбой сделать Аллею Героев». Они это и сделали.

— Помните, кто писал?

— У Юрия Коцюбинского были влиятельные родственники. У многих родственники жили в Москве, в доме на Набережной. Я созванивался сними.

Помню, к Подвойским пришел, позвонил в квартиру. Открыли, зашел. Свет не включили, но видно — большая прихожая. Смотрю, в углу половик, шкура такая. Думаю: «То ли ноги вытирать, то ли не надо?» Шкура зашевелилась, встала собака вот такаявот. Думаю, хорошо, что не стал ноги вытирать. Свет включили. Показывают квартиру. На кухне стол большой, тесовый, видно, какой-то сабантуй был недавно. Неплохо бы что-то и подзакусить. Но никто не предложил.

У Примакова в квартире завели в библиотеку. Там книги, а мне нужны фотографии для скульптур. Показали одну фотографию, где Примаков в госпитале лежал, обрит наголо, тифом болел. Я говорю: «Мне такую». Это хороший снимок для работы скульптора. «Хорошо, пришлем». (Фотографии прислали, но той, которую просил, не оказалась). Я уже хотел прощаться.

Говорят: «А вы не хотели бы встретиться с женой Щорса?» — «Конечно, хочу» — «Сейчас позвоним». «А’хитектор из Че’нигова? Ну что ж, пусть п’иходит, — слышу, картавит так. — Но у меня не п'иб’ано, минут чв’ез т'идцать».

Я вышел из подъезда во двор. 30 минут прошло, я в лифт и на 7 этаж, звоню в квартиру. Отворяет женщина, видно, красивая была в молодости, да и сейчас красивая старушка. Улыбнулась, белые зубы, все целые. Теперь понимаю, что для своих уж очень хорошие зубы были. Представилась — Фрума Ростова-Щорс. По-видимому, вышла замуж за какого-то Ростова в Москве, но решила, что фамилия Щорс тоже не помешает. Сразу меня спрашивает: «Вам, может быть, негде переночевать? У меня квартира хорошая». А я в Москве 6 лет учился, у меня друзья, переночевать есть где. «Вы может быть, голодны?» Я сказал, что спасибо, не хочу.

Фотографии Щорса показала — те, которые были в книжках по истории. Давала целую пачку строевых записок дивизии Щорса. Какая численность, сколько больных. Я говорю: «Мне это не надо, я не историк». Собрался уходить. В прихожей говорит: «С сыном Антонова-Овсиенко не хотели бы встретиться?» «Конечно, — говорю, — хочу!»

Позвонила, через полчаса приходит. Высокий молодой человек. Тот, кто 10 лет за отца отсидел. Очки круглые толстые и в руках портфель, набитый какими-то бумагами. Начал мне говорить, что Маяковский написал: «Перед картой Антонов с Подвойским в карты втыкают флажки» (поэма «Хорошо»). Но это не так, это именно Анто-нов-Овсиенко в карты втыкает флажки». Я думаю: «Свяжись тут с вами, кто тут куда втыкает флажки... У меня дело другое. 10 лет сидел за отца, а я-то причем?..»

Приятный: «Машину присылали, как за белым человеком»

— Проектировал церквушку в Вересочи, в монастыре. Когда что-то неясно было, машину настоятельница присылала. Как за белым человеком. И настоятельница около меня, когда я решаю вопросы со строителями, и монашенки возле меня. «Виктор Матвеевич, и как вас Бог сподобил такую красоту создать?» А я, как Папанов из «12 стульев», глаза вниз опущу: «Да уж, сподобил Бог»,—улыбается.

Невоплощенный: Новые улицы

— Жалею, что в центре мало было сделано новых улиц. Когда я сюда приехал, город еще был в развалинах. И мне не нравилось, что новые улицы пробиваются по старым. Я говорю: немцы ликвидировали все, пожалуйста, проектируй, свобода! Транспортные развязки городу нужны. Но мне говорили: ты со своими развязками брось. Жалко, что в горсаду не воплощен мой проект. Был конкурс на него объявлен. Я по нему первый приз получил.

Я в Питере был на рыбалке, там сын живет. Километров 40 проехали от Питера по лесу. Громадное озеро, и в нем рыбу можно ловить. Так хотел сделать и в горсаду. Чтобы рыбу и коптить, и уху делать. Полянка, на которой можно палатку ставить.

(В советское время превращали реки в озера, моря, осушали болота. Зачем? Чтоб подчеркнуть — партия командует даже природой. Может, и хорошо, что в горсаду нет большого озера, осталась речушка Кордовка. Конечно же, это не умаляет архитектурный талант Устинова. — Авт.).

*Если кто не знает:

У всех этих «жертв режима» руки были по локоть в крови народа. При коммунистах памятников «чужим» не ставили. Стоили на Аллее Героев, были снесены: Владимир Антонов-Овсиенко, 1883 (Чернигов) -1938, расстрелян. Николай Подвойский, 1880 (село Кунашевка Нежинского района)-1948, умер. Юрий Коцюбинский, 1896 (Винница) -1937, расстрелян. Виталий Примаков, 1897 (город Семеновка) -1937, расстрелян. Николай Щорс, 1895 (Сновск), погиб в 1919. Его застрелил политрук Дубовой «по заданию партии». Или потому, что сам хотел стать комдивом.

Андрей Карнабед, 1927 - 2005, — черниговский архитектор, ученый.

Дом на Набережной — дом партэлиты в Москве. Владимир Маяковский, 1893 -1930. — поэт. Покончил жизнь самоубийством. Или убит чекистами (есть и такое мнение). Шота Руставели — грузинский поэт 12 века. Николай Борисенко — первый секретарь Черниговского обкома в 1964-1970 гг.

Тамара Кравченко, «Весть» №10 (738) от 9 марта 2017

Хочете отримувати головне в месенджер? Підписуйтеся на наш Telegram.

Добавить в: