изменения невозможны

он не был похож на фабрику.
милое уютное здание с круглой клумбой, вокруг которой катили автомобили, ночью отсвечивающее синей неоновой надписью на фронтоне.
тележное колесо-эмблема, шагающее карляками-ножками. высокие двери, ступени перед входом, обжитые коридоры, балконы, партер, круто спускающийся к первым рядам...
сцена, досочка к досочке, черная, гладкая, глубокая.
идеальная машинерия, рабочие сцены в аккуратных комбинезонах с шагающим колесиком на груди и лицами сотрудников кб (не путать с кгб).
он был плоть от плоти города, этот театр.

в этот вечер у нас все было позади.
бесконечные встречи, наполненные показными улыбками и звоном в ушах от напряжения внимания.
гомонливые и бестолковые первые репетиции в репзале, расположенном далеко от этой площади и здания, в восточной части города, за шпрее, в другом мире.
изнурительные повторения, натаскивания огромной сборной труппы, бесконечные записи замечаний отдельным актерам, вдалбливание этих замечаний в паузах, при помощи пухлой бывшей москвички или веснушчатой сексапильной мюнхенки, переводивших, переводивших, переводивших...
постепенная замена временных макетов добротным немецким реквизитом, костюмы, после начальных проб неуклонно формировавшиеся в нечто общее, цельное, несущее печать...
поездки в цеха, осмотры пластиковой коровы, частей лица, фаллоса, чучел животных...
распевки, тараторки, разминки, беготня...
выжимание андреем сока и сил из всех, всех, всех, судя по моему ежевечернему состоянию...
посиделки в актерском буфете, завтраки обеды ужины, собеседования с отдельными актерами и актрисами, обсуждения текстов, задач, сверхзадач и сверхподтекстов...
истерики...
жестокие репетиции, изнурительные сеансы режиссерского креатива в прогонах на сцене.
надежды, флирты, раздражение, ссоры, актерские интриги, капризы технарей, гон звукорежиссера.
все было позади, театр устами заместителя директора заявил о том, что спектакль поступил в его распоряжение и теперь режиссеру остался лишь авторский надзор.
никаких изменений!

я вышел из вагона, пересек александрплятц, прошел три квартала, повернув возле вьетнамского маркета.
здание вырастало и закрыло ночное небо. на фронтоне его светилось и заливало площадь призрачным синим сиянием название театра фольксбюне.
андрей был освещен красным, это был свет его имени с фронтона театра, ведь помимо синего неона названия театра был еще и красный кумач с фамилией режиссера.
красный банер с надписью жолдак горел в черном берлинском небе.
обычно похожий на капитана турецкого пиратского корабля, в этот вечер андрей был бледен, казался похудевшим.
мы молча посидели над чашечками с кофе, он заказал вайт-вайн-шорли (белое вино с минеральной водой), недопил бокал, мы поднялись и пошли через площадь.
это был вечер премьеры медеи в городе.
это было за три часа до не по-немецки щедрых аплодисментов.
это было через восемьдесят семь дней после нашего приезда в берлин.
это было за двести пятьдесят минут до первого аккорда, открывшего вечеринку в честь премьеры.
это было за двадцать семь часов до ссоры №3, похоже, окончательно разлучившей нас.
пять совместных спектаклей, слишком много для двоих.

от театра донесся первый звонок.
уже ничего нельзя было изменить.