УА:)УА:)

думаю, до конца лета волшебных пауз-отпусков больше не будет. завтра на работу.

выложу еще пару глав, пока на это есть время)



МАЛАЯ АЗИЯ



Горячая от солнца каменная столешница, разваленная ущельями до самого земного ядра, тщетно охлаждаемая четырьмя морями… Кто назвал ее Малой Азией, эту страну огромных гор, бесчисленных рек, рощ, городов и народов?

Малым в ней было лишь количество пасмурных дней.

Ее камень на самом деле был спекшимися минералами.

Разве упомнишь, кто догадался первым размочить их, эти рыжие глыбы? Неизвестно, кто он был, этот сметливый крестьянин, но в результате размачивания была получена коричневая почва, плодородная настолько, словно она была подножием рая.

С этой минуты Малая Азия стала лакомым куском.

Народы приходили сюда, обустраивались, привыкали размачивать «камни». Изобилие пищи позволяло головам наполняться роем необязательных, но изящных побуждений.

На прочном фундаменте полного желудка росли беломраморные города, наполнялись фонтанами, украшенными скульптурными сюжетами из жизни мифических персон, повсюду водружались плиты из мрамора с надписями дидактического, эпического, сатирического характера и, конечно же, эпитафиями.

И, как только заканчивалось сооружение непременного циклопического Чуда, а иногда – едва начиналось, как …

… приходил другой народ, вырезал своих предшественников, разносил города на отдельные мраморные плиты – и складывал из них новую мозаику, свою. Надписями вниз, само собой.

Череда завоеваний скрывалась во мраке прошлого, не поддаваясь упорядочиванию.

Бробож опять обошел эту горячую гористую страну по самому краю. Райские долины, оливовые рощи, виноградники и фикусовые дубравы скользнули в периферии его восприятия единым пестрым шелковым шарфом, подобным тем, какими прикрывали головы и скрывали лица местные женщины.

Он шел с торговыми караванами.

Путь купцов был прибрежным. Иногда он пролегал в бирюзовых водах Средиземного моря, потом в зеленых – Эгейского.

И тогда Бробож лежал на досках палубы, изогнутой седлом, дышал бризами и смотрел на стронциевый диск солнца сквозь полосатые полотнища косых парусов.

Потом тропа уходила на сушу и причудливо струилась между водой и надвинутыми горами, преодолевая прибрежные галечные поля.

Неспешная поступь верблюда укачивала его, он проваливался в ненадежный дорожный сон, кривой жбан которого своенравно перемешивал тяжелые подробности его прошлых дел с лицами малоазийцев, их коврами, черными старухами и стадами овец.

Ровно две недели пробежали от дня, когда Бробож наступил у подножия Дворца Забвения в прибрежной воде Эгейского моря на морского ежа (сорок семь иголок толстый грек извлек из его пятки ножом с перламутровой ручкой).

Он успел все же отмыть руки от запаха жирной шеи матери царя и увидеть столб дыма над Галикарнасом прежде, чем волна лихорадки унесла сознание. Пришел в себя он уже на палубе греческой иолы.

Воздух был так хрустально прозрачен, что непонятно было, как в нем удерживаются стремительные стрижи. Отсюда близко было до небес. Намного ближе, чем от вершины любой горы. Море всегда казалось ему капризно выгибающейся наложницей, чьи бирюзовые груди колышутся среди звезд.

Впрочем, был день, небо над нешироким проливом подернуто было жемчужной пелериной перистых облаков и до поры хранило молчание.

И путь иола, изрядно напетлявшая среди белых скал архипелага, держала на север. Куда и следовало.

Еще через неделю верткая посудина под красно-золотыми парусами вошла в Феодосийскую бухту – и он оказался среди тавров.




ТАВРИДА

Таврида дышала Бробожу в лицо знойною хвоей. Посреди голубизны солнце сверкало, как новенький золотой. Жар и свет не мешал надрываться цикадам, так что лошади ступали беззвучно, и не слышно было скрипа одноосных высоких повозок.

Местность, через которую двигался их крошечный караван, - три лошади, верблюд, десяток пеших и две арбы на ишаковой тяге, - была засыпана ослепительно белыми камнями – обломками песчаника.

Дорога от остального пейзажа отличалась меньшими размерами камней и большим количеством белой пыли. От пыли страдали и люди, и лошади.

Арбы поочередно застревали в кучах камней. Пешие, среди которых был и он, неторопливо собирались возле высокого колеса, брались за массивные ободы, вытаскивали колесо из каменных лап дороги – и шли дальше. А арба ползла до следующего препятствия.

Высоко в полуденном небе в восходящих воздушных потоках застыл орел. Едва различимая черточка с земли – а поди ж ты, его холодный взгляд ощутили многие из каравана. И почувствовали себя неуютно.

Так и двигались, с оглядкой в зенит, пока с диким клекотом – словно прочищая медную глотку – орел не упал камнем куда-то левее от дороги, за рощу. И через некоторое время снова появился, унося в когтях то ли зайца, то ли еще какого малого зверька, им плохо было видно, теперь орел летел низко, над самыми кронами. И скоро скрылся в дрожащем мареве.

Вскоре подошли к речке, чистой, бурной, холодной. Стали готовить переправу. Распутали длинные веревки, закрепили на передней и задней части арбы. Свободные концы завели вокруг толстых стволов вездесущих верб, которые выстроились в ряд по обоим берегам.

Полная приключений и насилия жизнь Бробожа до сих пор складывалась так, что переправляться через подобные бойкие речушки ему не приходилось. Он родился и вырос на берегу совсем другой реки, полноводной и быстрой. Она была так глубока, что в некоторых местах у нее не было дна, никто никогда не доныривал. Бробож плавал, как рыба, мог надолго задерживать дыхание и плыл под водою, скрытно подбираясь прямо к незащищенному горлу врага. в общем, воды Бробож не боялся и без особого беспокойства вместе во всеми готовился к переправе.

Пара верховых переправилась на лошадях, пустив поводья и доверившись конскому чутью. Только нещадно колотили лошадиные бока пятками, подгоняя осторожных животных.

Затем хлопнули по спине ишака и вошли в реку вдесятером, вместе с арбой. Течение ударило по ногам, словно дубиной. Один из спутников вскрикнул и исчез под водой.

Теперь понятна стала настойчивость старого караванщика, который заставил всех привязаться к арбе тонкой бечевой. Упавшего притянули и он встал на ноги. Тут уж река налетела всерьез – и у всех десятерых появилось что делать!

Камни под ногами переворачивались, арба норовила всплыть и лечь на бок, пары с двух берегов упирались, натягивая веревки. Все они кричали что-то, подбадривая друг друга… он пришел в себя уже на горячих камнях противоположного берега.

Тело мелко трясло. Колени подгибались, когда он попробовал встать. Надо было переправлять вторую повозку.

Тогда-то с ним и случилось это, на пути ко второй арбе. Неодолимая сила потянула его за левую щиколотку, рука соскользнула с натянутого через реку троса, мир совершил стремительный переворот, где-то далеко внизу сверкнуло солнце – и все скрыла белесая тьма.

Невидимые кулачные бойцы принялись охаживать его по плечам, голове и почкам. Глаза он рефлекторно закрыл – и перед его взором, поверх мути, плавали яркозеленые медузы, каждый удар взрывался лимонным облаком. И – холод-холод-холод, до ядра мозга, до самого сердца!

Ледяная тьма в глубине души накапливалась, поднималась, словно он опускался в арабийский ад, дьявольское скопище космического холода.

Открылись звезды, он разглядел Млечный Путь далеко в стороне. Не к добру сбиваться с этой тропы. Сбоку наползали чернильные тучи, черные на черном, навсегда закрывая звезды.

Откуда-то снизу подскочил всадник и воткнул ему копье в ребра. От нестерпимой боли он раскрыл глаза и увидел гигантскую форель, укрывшуюся под большим камнем и по-лошадиному косящую в его сторону.

Потом он вдруг весь оказался в воздухе, ослеп от яркого солнца, но краем - даже не глаза, а предсмертно тоскующего сознания, - и не увидел, а почуял, как зверь, короткий черный штрих!

Веревка. Как он ухватил ее, как вцепился… могли бы рассказать его спутники. Если бы он захотел спросить.

Когда он пришел в себя, то уже был раздет догола, растерт маслом, остро пахнущим полынью и гвоздикой, под щекой он ощущал густой дух кожи и конского пота от подложенного седла.

А высоко-высоко, в самом зените, за пределами человеческого зрения, вдруг снова различил он крохотную точку и почувствовал укол острого орлиного взгляда.


РАЗГОВОР В ТЕМНОТЕ

Вторую арбу переправили без него. Он лежал на ней, укрывшись овчиной. Над головой неторопливо проплывали ветки сосен, пихт, вековых тополей. Арба подпрыгивала, его тело желейно тряслось, он задремал, перед глазами медленно проплыла форель, подмигнула и предложила чаю.

Он поднял голову. Желтый диск осторожно протискивался сквозь строй черных сосен, намереваясь скользнуть за горизонт.

Расседланные лошади опустили головы, выискивая под деревьями невыгоревшую траву. Верблюд неподвижно застыл возле арбы, в его раскосых глазах полыхало оранжевое пламя заката.

Совершенно отвесно струился тонкий сизый дымок костра, двое полулежали возле него с глиняными чашками в руках. Чай ему не приснился.

Он спустил ноги в колючую траву и побрел к костру. Шорох его шагов уничтожил колдовскую тишину.

Сразу все задвигались, верблюд шумно вздохнул, звякнул лошадиный мундштук.

Проводник очень кстати подошел посмотреть, все ли в порядке с Бробожем. Это был нужный проводник, ради которого он пристал к этому каравану. Потому Бробож повернул так, что его повели к тому самому потоку, который едва не унес его прочь. После перехода тропа каравана тянулась параллельно реке, несколько поодаль.

Настолько поодаль, насколько это было удобно Бробожу.

Ночь упала на голову, как бархатный полог. Появился серп луны и звезда против него. Затем проступили все звезды разом, в полную яркость, словно открылись ставни.

Черным-черное небо наискось перечеркивал Млечный путь, сиял жемчугами ковш Большой Медведицы, Малая Медведица, как всегда затаилась среди звездного месива почти в зените.

Это звездное небо, в отличие от того, что привиделось ему в предсмертном забытьи, было близким и дышало, словно теплый конский бок.

Проводник не доставил Бробожу никаких хлопот. Он сразу понял, что очутился, сам того не желая, в чужой тайне. Он был сметлив, этот тавр-проводник, он всеми силами старался дать понять Бробожу, что ценность его сведений, по его мнению, ничтожна. Так он сохранил себе жизнь.

Сбросил овечью шкуру, оставшись в длинной полотняной рубахе, и стал говорить. Он рассказывал о тех троих, что воссоединились, он об этом догадался, у него на глазах. Они хотели пройти вверх, на полночь. Он отвел их на полночь, чуть дальше своего обычного пути. Они наняли дубок и ушли вверх по Дениберу.

Как обычно случалось со всеми собеседниками Бробожа, неведомая раскаленная волна подхватила проводника, овладела его телом и разумом, захватила в плен его гортань – и проводник с изумлением услышал свой голос, повествующий о стране, у порога которой он расстался с тремя имперцами, женщиной, молодым человеком и крепким стариком.

Голос проводника почти пел о стране на полуночной стороне земли. Какие леса в этой стране – нигде в мире нет таких густых и дремучих лесов, наполненных зверьем, как базарная площадь людьми! Какие высокие и сильные деревья служат костями этим лесам! (Какие мачты будут! Берегись, не попадайся кораблям с такими мачтами!)

Какие степи окружают эти леса, как удобно степи пересекают и огибают чащи! По степным трактам, среди аромата густых трав, по плечи всаднику растущих, идут караваны из дальних Персий, везут диковины Полдня, чтобы обменять их на Полночные чудеса.

И повсюду: в чащах, в степи, в долинах полноводных рек, - живут высокие, полные солнечной силы, уверенные в себе и друг в друге мужчины и женщины.

- Что это за народ? Как называется?

Бробож спрашивал о том, что знал и так. Проводник пришел в себя. Неведомый огонь покинул его тело, гортань и язык вновь повиновались ему.

Он медленно покачал головой. Поднял овчину и побрел прочь.

Бробож не стал его останавливать. Проводник никому не скажет. Даже себе.

июль 2013