Петр Алексеевич: «Я не сожалею, что был в Чернобыле»
Петр Алексеевич: «Я не сожалею, что был в Чернобыле»
Партработников - в Чернобыль
- 24 года назад судьба забросила меня в Чернобыль в форме старшего лейтенанта, - рассказывает Петр Алексеевич. - Взрыв на ЧАЭС вывел из равновесия всю страну. Хоть огонь на станции и затушили, периодически еще происходили выбросы радиоактивных элементов. И что делать дальше, точно никто не знал.
В итоге летом 1986-го дисциплина среди кадровых офицеров, которых направили руководить ликвидацией последствий аварии, начала расшатываться, поэтому ЦК Компартии СССР решил, что на ЧАЭС следует направить партийных работников, которые смогут найти подход к людям и наладить работу. Я был инструктором в Деснянском райкоме КПУ г. Чернигова и часто по работе по вопросам мобилизации сотрудничал с военкоматом. Поэтому когда пришла срочная телеграмма по военкоматовской и партийной линиям о направлении в Чернобыльскую зону партработникев, меня сразу же спросили, хочу ли я туда поехать. С одной стороны, было страшно, а с другой - отказаться не позволяло партийное сознание.
Поскольку я выполнял функции секретаря первичной партийной организации аппарата Деснянского райкома КПУ г. Чернигова (такой у меня была общественная нагрузка), то зашел к первому секретарю райкома партии Тамаре Ивановне Зуб и рассказал, что мне предлагают ехать на станцию. Она сказала, чтобы ехал, если есть желание и позволяет состояние здоровья, и по-матерински благословила меня.
12 июля, на Святого Петра, я прибыл в Белую Церковь, где разместился пересылочный пункт. Там меня, как и других ликвидаторов, переодели и направили в Чернобыльскую зону. Специальной противорадиационной формы у нас не было, выдавали обычную полевую. С собой не позволяли брать ни фотоаппараты, ни радиоаппаратуру. Одной из причин аварии тогда считалась диверсия, поэтому руководство государства пыталось сделать все, чтобы из зоны ЧАЭС не утекла никакая неофициальная информация, а на территории станции никого постороннего не было.
Практически все ликвидаторы были из запаса. Молодых солдат, которые в это время проходили срочную службу, сюда не направляли, жалели. Никто точно не знал, как именно радиация повлияет на человека, но предполагали, что больше всего пострадает репродуктивная функция. Поэтому направляли в основном 35-45-летних семейных мужчин. Мне был 31 год. Почему я попал в число ликвидаторов, спросите вы? Ответ очень прост - я был женат и уже имел сына.
Мужчин, которые приехали по собственному желанию, было не настолько много, как утверждают теперь, да и в основном к категории добровольцев относились военнообязанные из шахтерских краев.
Работа ликвидаторов
Лагерь ликвидаторов стоял возле села Ораное (Иванковский район Киевской области. -Авт.), что за 30 километров от ЧАЭС. Более чем на километр по полю тянулись палатки, в которых жило несколько тысяч человек.
Как только я зашел на территорию лагеря, возникло ощущение, что там разместился интернат туберкулезников. Все уже легли отдыхать, и из каждой палатки слышался грудной кашель. Я только и подумал: куда же я попал, ведь завтра буду таким, как они. Но что было делать? Молча направился в свою роту. Меня назначили заместителем командира роты по политической части в четвертую роту шестого батальона 25-й Чапаевской бригады химической защиты (бойцы этой роты на фото).
Я должен был поддержать своих «подопечных» морально, помочь им настроиться на борьбу с бедой. Но как это можно было сделать, когда всех их я видел впервые? Помог мне Рагим Аскеров - офицер, у которого я принимал должность. Он коротко охарактеризовал солдат моей роты, указав на тех, от кого можно ожидать подвоха.
Хорошие воспоминания остались и о других офицерах. Хорошо помню заместителя начальника батальона по политической части Владимира Ивановича Смирнова, бывшего афганца. Именно благодаря его принципиальной позиции наш батальон освободился от «недостойных» офицеров, которые не выполняли свои непосредственные обязанности.
Командиром четвертой роты был майор Клещов, с которым я и старшина роты Хмельницкий делили одну палатку.
Александру Дмитриевичу Клещову я благодарен до сих пор. Он был профессиональным военным специалистом по химической и радиационной защите. Немало полезных советов услышал я от него, во многом он мне помогал.
Именно Александр Дмитриевич подарил мне дозиметр ДП 5А. Это было очень уместно, поскольку настоящий уровень радиации никто не знал. Какие-то показатели нам называли, но были ли они точными? А майор Клещов из своей военной части привез три дозиметра (один был у него, второй он подарил старшине, а третий - мне) и рекомендовал отслеживать уровень радиации, где бы мы не работали. Если дозиметр показывал больше восьми рентген, мы вместе с подчиненными пытались как можно меньше времени проводить в этом месте, потому что при таком уровне радиации начинается процесс распада клеток.
Через два дня я впервые поехал на станцию. В сутки было две смены: одна приезжала на станцию утром, другая - после обеда. На одну смену выделялось около двухсот человек во главе с офицерами. Смена работала четыре часа, а потом возвращалась в лагерь.
Не знаю, как у кого, а у меня при первой поездке колени немного дрожали. Приехали мы под центральный корпус - музыка играет, солнышко светит, как будто ничего и не произошло. Там всех выстроили и начали распределять на разные работы.
Опять же, никакую специальную одежду нам не выдавали. Только те, кто носил графит на крыше, получали просвинцованные передники. Остальные же работали в обычной военной полевой форме. У каждого был только карандаш-накопитель, который фиксировал полученную дозу радиации. Все хорошо знают, что после аварии из реактора выделялся радиационный йод, который негативно действовал на гортань. Но людям часто не выдавали даже респираторы, чтобы можно было хоть как-то защититься. Да и вообще, средств защиты не хватало. Кроме того, все ходили в одной одежде — и на АЭС, и в лагере. У меня было хотя бы две пары сапог. На одном из рабочих сапог было пятно, и, когда я подносил к нему дозиметр, он показывал очень высокий уровень радиации. Я пытался отскрести это пятно ножом, но напрасно. А ведь другие люди в одной одежде и обуви постоянно ходили.
Хорошо помню, что на станции очень хотелось пить. Я пытался по максимуму обеспечить людей минеральной водой. За одну смену каждый выпивал до 5 бутылок, нужно же было как-то выводить вредные вещества.
А сколько же мы их получали! Работники радиационной разведки ЧАЭС создали специальную радиационную карту, на которой указывался уровень радиации на каждом участке станции (карта ежедневно обновлялась). После выполнения работы с помощью обычного умножения определялось, сколько бэр получил человек. Радиационная нагрузка, которая допускалась на одну поездку, - два бэра. И только спустя сутки после этого можно было опять ехать на работу.
У меня был общий список смены. Я фиксировал, кто, где и сколько работает, а работники радиационной разведки подписывали выполнение работ и по- лученную дозу радиации. Демобилизоваться можно было, когда радиационная нагрузка достигала 25 бэр.
«Я не сожалею, что был в Чернобыле»
Как-то двое солдат отказались от завтрака, еще и подбили на это всю третью роту нашего батальона. Согласно военному уставу, о ЧП должны были доложить министру обороны. Но эта информация дошла только до начальника Киевского военного округа. В результате этих двух горе-воинов перевели в мою роту. Я, конечно, не очень обрадовался и решил сразу же расставить все точки над «і»: «Такого, как выделали в своей роте, в нашей не будет. Здесь половина шахтеров, а они недисциплинированности не потерпят». Ребята в ответ: «Вы не беспокойтесь, мы сегодня уедем домой. У нас уже есть по 25 бэр». И действительно, у них были соответствующие документы, поэтому в тот же день их демобилизовали, а я только перекрестился, что такие люди выбыли из роты.
Но это был единичный случай. В целом дисциплина была на самом высоком уровне, и держалась она, в первую очередь, не на офицерах, а на простых солдатах. Каждый выполнял свою работу, пусть даже самую незаметную, пытаясь улучшить общий результат.
Основой нашей четвертой роты были шахтеры — люди, которые ничего не боялись и на все смотрели с улыбкой: «Там, в забоях, мы смотрим смерти в глаза в темноте. А здесь солнышко светит, что же нам еще нужно?» Именно они из-под реактора выбирали землю, чтобы не произошло еще одной трагедии. После того как реактор забросали мешочками со свинцовой дробью, появилась другая проблема -куски реактора могли упасть в тоннель, который был под ним, и загрязнить воду, поэтому нужно было срочно подложить под реактор бетонную подушку. А кто же еще мог выполнить горную работу быстро и качественно, если не шахтеры?
Там, на ЧАЭС, я увидел настоящую дружбу и теплые доброжелательные отношения. Сколько людей пыталось нас морально поддержать! Комсомольские организации из разных областей постоянно передавали нам подарки, готовили концерты. Да и вообще, на ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС были брошены все силы страны, недаром даже Председатель Совета Министров Советского Союза Николай Иванович Рыжков ходил рядом с нами без охранников, как простой человек. Он действительно переживал эту трагедию лично и пытался облегчить нашу работу, оперативно решая вопрос любого характера.
Пробыл я в Чернобыле полтора месяца и освободился через госпиталь, у меня был сильный лейкоцитоз. Отеки на ногах не давали обуть сапоги даже самого большого размера. Эти полтора месяца очень «ударили» по моему здоровью, но я не жалею, что был в Чернобыле. И это не просто какое-то пафосное заявление. Там я увидел, что такое война (ведь Чернобыль и был маленькой войной), и понял, чего стоит жизнь.
Екатерина Дроздова, еженедельник «ГАРТ» №17 (2457)
Хочете отримувати головне в месенджер? Підписуйтеся на наш
Telegram.
Теги: Чернобыль, ЧАЭС, Екатерина Дроздова