Сомнения патриота
4 Сентября 2008 18:07
Просмотров: 2898
Метки:
Метки:
Жить в состоянии войны во время войны нормально. Даже если ты сидишь в тысяче километрах от передовой, война не отпускает тебя ни на секунду. Но можно ли жить с этим ощущением в мирное время?
Во время войны в Южной Осетии я отдыхал на Западной Украине. Я уважаю этот несколько обособленный от остальной Украины край за пассионарность, за экзальтированное свободолюбие – и не принимаю их националистической ограниченности. При этом я осознаю, что здешний национализм и свободолюбие есть две стороны одной медали: независимость нации чаще всего начинается с чувства национального превосходства.
Впрочем, с конца 1980-х они боролись не столько с русским, сколько с советским, то есть ровно с тем же, с чем и мы: с коммунизмом, Лениным, КГБ. Русские в их глазах, однако, до сих пор главные носители несвободы. Но и с этим тоже ничего не поделаешь: независимость национальных окраин всегда строится на отрицании – в частности, языка и обычаев бывшей метрополии. Поэтому к майкам с надписью «Дякую тоби Боже, що я не москаль» и прочим местным шуточкам я, как и многие, отношусь со снисходительной усмешкой. Будучи москалем, я отношусь к этому как к побочному продукту украинской независимости. То есть я, в общем, совершенно лоялен к независимой Украине.
Однако я покупал во время конфликта в Южной Осетии местные газеты, от чтения которых быстро пришел в состояние озверения. Газетные заголовки: «Украинцам в Грузии стыдно говорить по-русски», «Россия бомбардирует грузинские села». Газеты выходят с одной и той же фотографией: женщина возле лежащего на земле мужчины воздевает руки к небу (фото Reuters). Через пару дней – другой снимок, стилистически повторяющий первый: только теперь мужчина воздевает руки к небу. «Жертвы русских бомбардировок в городе Гори» – при этом в кадре всегда два человека. И эти два кадра тиражируются во всех газетах, одни и те же.
При этом об осетинах погибших в газетах ни слова.
Тревожное сообщение: «Леся Гонгадзе не виходить на звязок» (вдова оппозиционного украинского журналиста Гонгадзе, которая уехала в Тбилиси). При этом о полутора тысячах погибших осетин, которые уже никогда не выйдут на связь, – опять ни слова.
«Киевлянка Евгения», которая оказалась во время войны в Грузии, делится с корреспондентом наблюдениями: «Русских солдат – как мошкары. Но все равно один грузинский воин стоит 10 русских». То есть, понимаете, она уверена, что пропорция морального духа была именно такая, а не ровно наоборот. Вдобавок звучат заявления Украины об оказании Грузии «гуманитарной помощи». На Западной Украине недавно случилось наводнение – она сама нуждается в гуманитарной помощи. При этом всем Ющенко едет в Грузию обниматься с Саакашвили под телекамерами. Все можно понять, но нельзя ли чуть понейтральнее? Учитывая хотя бы, что на Украине живут миллионы этнических русских. Из соображений, так сказать, политической гигиены не занимать открыто чьей-либо стороны в конфликте, тем более что роль посредника подходит Украине как нельзя лучше?..
Я считаю европейский образ мыслей и жизни эталонным для человека. Я поклонник европейских ценностей. И я признаю, что в России нет культуры политических дискуссий и опыта политических свобод. Я осознаю, что и сам менее свободен внутренне, чем европейцы, и готов тщательно учиться свободе – но не ценой отрицания моей Родины, не ценой превращения ее в исчадие зла.
А именно абсолютным злом Россия и предстает в большинстве здешних и европейских СМИ. «Если завтра война?» – с такими шапками выходят местные газеты уже 15 августа: под фотографией Путина в буденовке перечисляются Финляндия и Польша 39-го, Чехословакия 68-го, Афганистан 79-го и Грузия 2008-го. «Следующей будет Украина? – размышляет газета и спрашивает эксперта: – Сколько дней мы продержимся в случае войны с Россией?» Карикатурный медведь тянет лапу к маленькой Грузии. Дают понять, что русские – звери по определению, потому что не могут иначе. Кстати, звериный оскал России – пропагандистский образ, который активно использовала еще фашистская Германия: на их плакатах времен войны русскому зверью противостояла высокая немецкая цивилизованность. Цену этой цивилизованности мы узнали чуть позже.
И опять зверем считают исключительно Россию, а зверство других считается маленькой погрешностью на пути к прогрессу.
Насмотревшись украинских, польских и прочих европейских телеканалов, начитавшись газет, которые действительно дуют в одну дуду – «Россия – агрессор, Грузия – святая», наслушавшись угроз нашим футболистам в Польше, – у меня, уверенного в том, что по крайней мере на первом этапе действия России были совершенно обоснованными, возникает ощущение, что весь мир против нас. И во мне вскипает чувство обиды: «Ах, вы так? Тогда мы вам всем покажем!» И в этот момент я вспоминаю, что носителями подобной риторики в России являются люди, с которыми у меня принципиальные разногласия и принципиально разные представления о человеческой свободе.
Война в этом смысле является чудодейственным цементом: она скрепляет несоединимое, снимает внутренние противоречия. Родина в час войны становится важнее стилистических разногласий – и я признаю, что это правильно. Но война закончилась, а военные, милитаристские настроения, как я могу судить, набирают вес. Ширятся призывы встряхнуться от спячки, осознать, что мы в кольце врагов, проявлять чудеса окопного интернационализма, то есть жить по принципу осажденной крепости, как израильтяне, потому что «наступают такие времена», когда надо определяться. И что самое интересное, я понимаю, откуда такие настроения берутся. На собственном опыте, так сказать. Потому что во время войны Россия оказалась опять в информационном одиночестве – против Европы и Америки.
Внутреннее чувство подсказывает сделать самый простой выбор – «я с нашими против всех чужих» или же «я с чужими против своих». «Третьего не дано!» – орут все, и свои и чужие.
Что-то здесь не то, подсказывает интуиция. Подозрение возникает главным образом из-за простоты предлагаемой идеологической конструкции.
Я не могу принять этой упрощенной версии патриотизма по двум причинам. Во-первых, я знаю, что если признать абсолютную правоту за «своими» – что предполагается по законам военного времени, – то назавтра придется оправдывать любую подлость, леность и безмозглость «своих»: что бы они ни делали, все будет оправдываться тем, что Россия в кольце врагов и что лучше пусть будет плохо от своих, чем хорошо от чужих.
А во-вторых, потому что тоже считаю Россию сверхдержавой – культурной. И считаю себя патриотом русской культуры, которая является таким же достоянием России, как ее размеры, ресурсы и военная мощь. Под словом «культура» я понимаю не количество музеев на душу населения, а количество людей, способных испытывать сложные чувства и сложно мыслить. Культура – это некоторое число сложно думающих людей. Ничего подобного ни по количеству, ни по качеству нет ни в одной из постсоветских стран, ни в одной из стран Восточной Европы.
Такого количества сложно мыслящих людей не может быть ни на Украине, ни в Прибалтике, ни в Польше, ни в Грузии – потому что молодым государствам на этапе становления не нужно ни такое количество думающих, ни такое количество мыслей. Культура с практической точки зрения вообще есть нечто лишнее, обуза – но без этого лишнего не получается нации, страны, духа. Такой парадокс. Эту лишность и сложность может себе позволить только Россия.
Война отрицает сложность, культура на ней настаивает.
Сторонники израильской концепции государства призывают нас перед лицом угрозы отказаться от этой сложности, как и от всего лишнего, что в широком смысле подразумевает культура, – мыслей, чувств, противоречий, сомнений, поисков. В окопе не до поисков, но ведь война закончилась. Во время войны разногласия забываются – но в мирное время дискуссии, споры и сомнения неотменимы. И любое мнение, идущее вразрез с общепринятым, имеет право на существование – если только не является человеконенавистническим.
Война и культура – две великих русских страсти. Культура большой страны в том числе призвана сдерживать войну большой страны. Мы сами должны осознавать нашу силу и осознавать ее опасность для других. Поэтому не закрываться надо от мира, а ровно наоборот – самим становиться миром для других, то есть осуществлять культурную экспансию, как это делают США. Но, опять же, без внутренней сложности и свободы культура мигом превращается в пропаганду.
Сложность как синоним культуры имеет и еще один побочный эффект, относящийся напрямую к странам-соседям. Сложномыслие большой страны предполагает в том числе и спокойное, не истерическое отношение к буйству молодых соседей.
Предполагает спокойное осознание разницы между менталитетом больших стран и малых, которые всегда были разменной монетой в играх больших. И которые в широком смысле всегда оказывались между молотом и наковальней. И поэтому им так хочется теперь самим побыть центром истории!.. И потому малые страны всегда будут воспевать свое миролюбие и представлять большую Россию в виде когтистого медведя – потому что сами себя они подсознательно ощущают в мировых играх кошечками и собачками. У них невеликая жизнь, без особых падений и взлетов, и этому можно завидовать, а можно посочувствовать. Но это надо понимать и всегда делать поправку на их малость. Они всегда будут немного истеричны, но это не повод замыкаться от них.
И уж конечно, это не повод огрызаться на каждое их слово – а вести себя с достоинством больших. И сносить несправедливости с терпением и снисходительностью. Именно так к ним и надо относиться, если разговор о сверхдержаве. А у России после 8 августа в каком-то смысле нет другого выхода: или быть сверх-, или не быть вовсе.
Андрей Архангельский
Во время войны в Южной Осетии я отдыхал на Западной Украине. Я уважаю этот несколько обособленный от остальной Украины край за пассионарность, за экзальтированное свободолюбие – и не принимаю их националистической ограниченности. При этом я осознаю, что здешний национализм и свободолюбие есть две стороны одной медали: независимость нации чаще всего начинается с чувства национального превосходства.
Впрочем, с конца 1980-х они боролись не столько с русским, сколько с советским, то есть ровно с тем же, с чем и мы: с коммунизмом, Лениным, КГБ. Русские в их глазах, однако, до сих пор главные носители несвободы. Но и с этим тоже ничего не поделаешь: независимость национальных окраин всегда строится на отрицании – в частности, языка и обычаев бывшей метрополии. Поэтому к майкам с надписью «Дякую тоби Боже, що я не москаль» и прочим местным шуточкам я, как и многие, отношусь со снисходительной усмешкой. Будучи москалем, я отношусь к этому как к побочному продукту украинской независимости. То есть я, в общем, совершенно лоялен к независимой Украине.
Однако я покупал во время конфликта в Южной Осетии местные газеты, от чтения которых быстро пришел в состояние озверения. Газетные заголовки: «Украинцам в Грузии стыдно говорить по-русски», «Россия бомбардирует грузинские села». Газеты выходят с одной и той же фотографией: женщина возле лежащего на земле мужчины воздевает руки к небу (фото Reuters). Через пару дней – другой снимок, стилистически повторяющий первый: только теперь мужчина воздевает руки к небу. «Жертвы русских бомбардировок в городе Гори» – при этом в кадре всегда два человека. И эти два кадра тиражируются во всех газетах, одни и те же.
При этом об осетинах погибших в газетах ни слова.
Тревожное сообщение: «Леся Гонгадзе не виходить на звязок» (вдова оппозиционного украинского журналиста Гонгадзе, которая уехала в Тбилиси). При этом о полутора тысячах погибших осетин, которые уже никогда не выйдут на связь, – опять ни слова.
«Киевлянка Евгения», которая оказалась во время войны в Грузии, делится с корреспондентом наблюдениями: «Русских солдат – как мошкары. Но все равно один грузинский воин стоит 10 русских». То есть, понимаете, она уверена, что пропорция морального духа была именно такая, а не ровно наоборот. Вдобавок звучат заявления Украины об оказании Грузии «гуманитарной помощи». На Западной Украине недавно случилось наводнение – она сама нуждается в гуманитарной помощи. При этом всем Ющенко едет в Грузию обниматься с Саакашвили под телекамерами. Все можно понять, но нельзя ли чуть понейтральнее? Учитывая хотя бы, что на Украине живут миллионы этнических русских. Из соображений, так сказать, политической гигиены не занимать открыто чьей-либо стороны в конфликте, тем более что роль посредника подходит Украине как нельзя лучше?..
Я считаю европейский образ мыслей и жизни эталонным для человека. Я поклонник европейских ценностей. И я признаю, что в России нет культуры политических дискуссий и опыта политических свобод. Я осознаю, что и сам менее свободен внутренне, чем европейцы, и готов тщательно учиться свободе – но не ценой отрицания моей Родины, не ценой превращения ее в исчадие зла.
А именно абсолютным злом Россия и предстает в большинстве здешних и европейских СМИ. «Если завтра война?» – с такими шапками выходят местные газеты уже 15 августа: под фотографией Путина в буденовке перечисляются Финляндия и Польша 39-го, Чехословакия 68-го, Афганистан 79-го и Грузия 2008-го. «Следующей будет Украина? – размышляет газета и спрашивает эксперта: – Сколько дней мы продержимся в случае войны с Россией?» Карикатурный медведь тянет лапу к маленькой Грузии. Дают понять, что русские – звери по определению, потому что не могут иначе. Кстати, звериный оскал России – пропагандистский образ, который активно использовала еще фашистская Германия: на их плакатах времен войны русскому зверью противостояла высокая немецкая цивилизованность. Цену этой цивилизованности мы узнали чуть позже.
И опять зверем считают исключительно Россию, а зверство других считается маленькой погрешностью на пути к прогрессу.
Насмотревшись украинских, польских и прочих европейских телеканалов, начитавшись газет, которые действительно дуют в одну дуду – «Россия – агрессор, Грузия – святая», наслушавшись угроз нашим футболистам в Польше, – у меня, уверенного в том, что по крайней мере на первом этапе действия России были совершенно обоснованными, возникает ощущение, что весь мир против нас. И во мне вскипает чувство обиды: «Ах, вы так? Тогда мы вам всем покажем!» И в этот момент я вспоминаю, что носителями подобной риторики в России являются люди, с которыми у меня принципиальные разногласия и принципиально разные представления о человеческой свободе.
Война в этом смысле является чудодейственным цементом: она скрепляет несоединимое, снимает внутренние противоречия. Родина в час войны становится важнее стилистических разногласий – и я признаю, что это правильно. Но война закончилась, а военные, милитаристские настроения, как я могу судить, набирают вес. Ширятся призывы встряхнуться от спячки, осознать, что мы в кольце врагов, проявлять чудеса окопного интернационализма, то есть жить по принципу осажденной крепости, как израильтяне, потому что «наступают такие времена», когда надо определяться. И что самое интересное, я понимаю, откуда такие настроения берутся. На собственном опыте, так сказать. Потому что во время войны Россия оказалась опять в информационном одиночестве – против Европы и Америки.
Внутреннее чувство подсказывает сделать самый простой выбор – «я с нашими против всех чужих» или же «я с чужими против своих». «Третьего не дано!» – орут все, и свои и чужие.
Что-то здесь не то, подсказывает интуиция. Подозрение возникает главным образом из-за простоты предлагаемой идеологической конструкции.
Я не могу принять этой упрощенной версии патриотизма по двум причинам. Во-первых, я знаю, что если признать абсолютную правоту за «своими» – что предполагается по законам военного времени, – то назавтра придется оправдывать любую подлость, леность и безмозглость «своих»: что бы они ни делали, все будет оправдываться тем, что Россия в кольце врагов и что лучше пусть будет плохо от своих, чем хорошо от чужих.
А во-вторых, потому что тоже считаю Россию сверхдержавой – культурной. И считаю себя патриотом русской культуры, которая является таким же достоянием России, как ее размеры, ресурсы и военная мощь. Под словом «культура» я понимаю не количество музеев на душу населения, а количество людей, способных испытывать сложные чувства и сложно мыслить. Культура – это некоторое число сложно думающих людей. Ничего подобного ни по количеству, ни по качеству нет ни в одной из постсоветских стран, ни в одной из стран Восточной Европы.
Такого количества сложно мыслящих людей не может быть ни на Украине, ни в Прибалтике, ни в Польше, ни в Грузии – потому что молодым государствам на этапе становления не нужно ни такое количество думающих, ни такое количество мыслей. Культура с практической точки зрения вообще есть нечто лишнее, обуза – но без этого лишнего не получается нации, страны, духа. Такой парадокс. Эту лишность и сложность может себе позволить только Россия.
Война отрицает сложность, культура на ней настаивает.
Сторонники израильской концепции государства призывают нас перед лицом угрозы отказаться от этой сложности, как и от всего лишнего, что в широком смысле подразумевает культура, – мыслей, чувств, противоречий, сомнений, поисков. В окопе не до поисков, но ведь война закончилась. Во время войны разногласия забываются – но в мирное время дискуссии, споры и сомнения неотменимы. И любое мнение, идущее вразрез с общепринятым, имеет право на существование – если только не является человеконенавистническим.
Война и культура – две великих русских страсти. Культура большой страны в том числе призвана сдерживать войну большой страны. Мы сами должны осознавать нашу силу и осознавать ее опасность для других. Поэтому не закрываться надо от мира, а ровно наоборот – самим становиться миром для других, то есть осуществлять культурную экспансию, как это делают США. Но, опять же, без внутренней сложности и свободы культура мигом превращается в пропаганду.
Сложность как синоним культуры имеет и еще один побочный эффект, относящийся напрямую к странам-соседям. Сложномыслие большой страны предполагает в том числе и спокойное, не истерическое отношение к буйству молодых соседей.
Предполагает спокойное осознание разницы между менталитетом больших стран и малых, которые всегда были разменной монетой в играх больших. И которые в широком смысле всегда оказывались между молотом и наковальней. И поэтому им так хочется теперь самим побыть центром истории!.. И потому малые страны всегда будут воспевать свое миролюбие и представлять большую Россию в виде когтистого медведя – потому что сами себя они подсознательно ощущают в мировых играх кошечками и собачками. У них невеликая жизнь, без особых падений и взлетов, и этому можно завидовать, а можно посочувствовать. Но это надо понимать и всегда делать поправку на их малость. Они всегда будут немного истеричны, но это не повод замыкаться от них.
И уж конечно, это не повод огрызаться на каждое их слово – а вести себя с достоинством больших. И сносить несправедливости с терпением и снисходительностью. Именно так к ним и надо относиться, если разговор о сверхдержаве. А у России после 8 августа в каком-то смысле нет другого выхода: или быть сверх-, или не быть вовсе.
Андрей Архангельский
Добавить в:
