Учебка (дополнено )

Курс молодого бойца длился месяц, который, казалось, тянулся бесконечно долго. Оторванные от родительской опеки, мы не понимали к чему эта муштра, бессмысленные команды, издевательства сержантов. Но смысл был. Через месяц мы уже не размышляли, мы лишь старались быстро и четко выполнить команды наших командиров. 
 Когда новобранцев привели первый раз в унылую солдатскую столовую, никто не притронулся к гречневой каше. Котлеты были невкусными, компот показался совсем не сладким. Сознание и организм еще переваривали недавние проводы с привычными мамиными вкусностями. 
- Ничего, - заверил сержант, - через пару дней будете жрать все подряд и еще просить добавки.
Действительно, на третий день вопросов к кухне ни у кого не возникало. Стресс и физические нагрузки быстро избавили нас от рассуждений о вкусно-невкусно. Помню, после месяца карантина нам было разрешено получать посылки из дому. Из-за долгой нехватки глюкозы встреча с конфетами открыла мне истину – человеку для счастья много не надо…
 Еще армия напрочь похоронила понятие о брезгливости. И это при постоянном стремлении к чистоте и порядку. Помню такой эпизод. За каждым столом пищу принимало шесть бойцов. Один назначался для раздачи. Он раскладывал еду из котелка по тарелкам. Мы каждый раз с нетерпением ждали момента, когда крышка котелка откроет нам его тайны, как будто там могли увидеть что-то новое для себя. Однажды привычные движения солдата на раздаче были нарушены секундной паузой. Вот он берет в руки черпак, поднимает крышку и смотрит в кастрюлю. Потом кладет на стол крышку, достает из кастрюли таракана, а после начинает спокойно раскладывать по тарелкам гречку. Солдаты невозмутимо принимаются уплетать кашу.
 Но это пустяк. Революцией для моего сознания было пользоваться чужими портянками. Я быстро научился правильно наматывать на ноги этот странный элемент военной формы. Но каждое утро, когда звучала команда «Рота, подъем!», многие бойцы запрыгивали в сапоги, по ходу кое-как запихнув непривычный кусок ткани. Каждый боялся последним стать в строй. В итоге, после утренней пробежки вокруг казармы, портянки сбивались и натирали ноги. К тому же у многих сапоги были выбраны не по размеру. Солдаты начинали хромать. Под шумок и я стал симулировать тяжелое физическое увечье, продемонстрировав фельдшеру синий ноготь. Перед армией я начал свой рабочий стаж на радиозаводе, где и уронил на ногу ящик с инструментом.
Из-за декабрьской слякоти нас заставляли обильно натирать сапоги ваксой. Но они все равно промокали. Вечером солдаты развешивали на батареях пятнистые от грязи и пота портянки. Мои онучи на этом фоне выглядели подозрительно белоснежными. Через какое-то время я обнаружил, что их сперли. Что делать? Я выбрал чужие уже менее чистые портянки и заныкал трофей в своей тумбочке. Я уже усвоил, что солдат должен самостоятельно проявлять смекалку и не тревожить лишний раз сержанта.
Жаловаться было бессмысленно, можно было получить лишь очередной удар в грудь. Старлей, появлявшийся время от времени в учебке, с нами не сюсюкался. Курил с сержантами, посмеиваясь над их рассказами про нерадивых новичков.
«Фанера к бою» - команда, которую все боялись. Если ты каким либо образом не справлялся со своими солдатскими обязанностями или просто сержанту хотелось провести профилактические работы по воспитанию духа, он «проверял фанеру». Получая удар в грудь, солдат не имел права ставить блок – руки по швам и терпи. Иногда можно было получить неожиданный удар просто так. Бессмысленно было спрашивать: «За что?» Ответ был один: «За то, что в армии!»
 Били в грудь из-за гуманных соображений, чтобы не отбить внутренние органы. Обычно в удар силу не вкладывали и молодые солдаты стоически принимали удар. Неприятное в этом назидании была пуговица. Если сержант попадал именно по ней, то от ее дужки на груди у солдата оставались жестокие синяки. Попавшие в немилость, втихаря загибали дужку, чтобы смягчить хоть как-то боль. Их пуговицы от постоянных побоев были изогнуты вовнутрь. Но были и настоящие побои. Встретившись через двадцать лет со своим армейским другом Володей, я узнал, что после одного такого удара он до сих пор ощущает боль при глубоком вдохе. Треснувшие хрящи грудной клетки на всю жизнь оставили незабываемый след об армейской жизни.
С Володей мы познакомились еще в учебке, когда узнали, что нас отобрали для работы в чертежке. Он закончил перед армией художественное училище в Луганске. Я тоже немного умел рисовать. Короче, мы быстро сошлись. Помню, как Володя опоздал на вечернее построение. Он выбежал из туалета, когда сержант уже начал песочить выстроившихся солдат.
- Товарищ сержант, разрешите стать в строй!
 - Боец, это залет! Упор лежа принять, раз-два!
Володя опустился на пол и принял стойку.
- Вдоль строя на четвереньках бегом марш!
Надо сказать, что строй солдат внутри казармы растягивался метров на тридцать-сорок. Володя поднялся и виновато улыбаясь сказал:
- Товарищ сержант, давайте я лучше отожмусь?
Оказалось, в армии не нужно спешить исполнять идиотские приказы. Хотя, если бы сержант захотел, Володе пришлось бы выполнить унизительную команду. Но не все сержанты были уродами.
- Ладно, стать в строй!
Нас часто провоцировали, что бы проверить, кто на что способен. Кому то легко удавалось сохранить достойный вид. Кто-то боролся, кто-то ломался.
 Однажды во время очередной уборки казармы один солдатик не выдержал придирок своего командира и схватился за табуретку с диким криком:
- Заебали, суки! Поубиваю всех!
 Бывшие в расположении ефрейтора разбежалось по сторонам. Когда солдат успокоился, в казарму позвали сержанта-садиста, который решал подобные вопросы бескомпромиссно. 
- Который?
- Вот этот! Угрожал всех убить…
 Палач демонстративно вывел бунтаря на середину казармы и прислонил к колонне. Достал из кармана кожаные перчатки, одел их не спеша и… Несколько ударов и щуплый солдатик лежал без движения на полу. Сержант отвернулся и молча вышел из казармы.
 - Что стали? Продолжаем уборку! – завопили ефрейторы. – Или кто-то еще хочет с табуретом побегать?..
 Противно было то, что многие солдаты стремились за время службы получить лычку на погон не столько для того, чтобы командовать отделением или взводом, а чтобы отыграться на салагах за все свои обиды и унижения. Я же после года службы отказался от повышения. У меня и так появилось масса привилегий, о которых другие могли только мечтать. При этом я даже гордился званием рядовой. Но это все будет потом, а в учебке все были равны. 
Командир моего отделения ефрейтор Соленко, казалось, издевался надо мной с пристрастием. Старший по званию и сроку службы этот паренек был младше меня по возрасту на пару лет и ростом меньше на голову. Должно быть, поэтому Соленко не пропускал случая «проверить мою фанеру». Ударит бывало и злорадно интересуется: «Хочется ответить, да? А низя». Видимо ему пришлось нелегко, когда он сам был «духом», и теперь, дослужившись до командира отделения, отрывался на салагах с особым рвением. Способность к рисованию, умение играть на гитаре обеспечивают в армии определенные привелегии. Но моего учебного командира мои таланты не интересовали. Как-то после отбоя «старички» позвали меня в коптерку. Там было еще несколько молодых вундеркиндов. Мне налили водки, потом дали в руки гитару. Я сыграл несколько мелодий и меня отпустили со словами, мол, если что - обращайся. Я побрел к своему расположению. Мне жутко хотелось спать. В полумраке казармы я не заметил приближающейся тени. Неожиданно получаю кулаком в грудь и пожелание Соленко: «Спокойной ночи, Челентано!»

+ дополнено Окончание главы

Нас готовили в стрелки для охраны штаба Киевского военного округа (КВО). Мы маршировали, разбирали автомат, учили устав. Мы не высыпались. На занятиях по теории в классе все клевали носом. Наконец муштра закончилась. Сержанты стали более лояльны к нам:
- Не ссыте, тяжело в учении, легко в бою. Самое страшное для вас уже закончилось.
За неделю до окончания карантина в учебку стало наведываться начальство из штаба. Меня вызвали в красный уголок на встречу с прапорщиком Ромашиным. После вопросов о родителях, был ли за границей, умею ли хранить тайны, вдруг прозвучало: а жену мою нарисовать сможешь? Я готов был нарисовать портреты жены, бабушки с деушкой и собаки с соседями. Напоследок Ромашин поинтересовался, чем я еще увлекался на гражданке. Я вспомнил про волейбол и большой теннис.
- Ну, волейбол я не обещаю, а вот большой теннис у нас каждый день, - многозначительно засмеялся прапор.
После тет-а-тета со штабным прапорщиком ефрейтор Соленко стал обходить меня стороной. Все мечтали попасть в разряд штабной шлаебени, но для этого нужно было иметь блат или определенные навыки. У меня небыло ни того, ни другого. Но мне в итоге повезло.

(Продолжение следует)