о дальних странствиях и о земле

перебирал бумаги и нашел очерк десятилетней давности.
писалось для столичных новостей, в них и вышло.



ах, этот перестук вагонных колес и мелькающие за окном пейзажи!

они с детства бередили душу и полнили сердце радостным предчувствием приключений!

 

детство, впрочем, прошло.

вагонные колеса теперь поют другие песни, особенно - колеса электрички.

 

последний год этого тысячелетия так для меня складывается, что раз в две недели на киевском пассажирском я вхожу в вагон электрички и пересекаю в нем два десятка зон оплаты в направлении здолбунов/шепетовка.

 

шесть с половиной часов в пути.

если не спать - многое увидишь.

не за окнами, театр - внутри вагона.

 

ну, по порядку - и начнем?

 

киевпасс

мокрые окна подошедшей электрички черным черны.

в воображении - наплыв: станция залита солнцем. вагон, в который входят спокойные люди, пропуская вперед и усаживая на лучшие места стариков, детей и женщин.

сачки и яркие мячи, корзинки, из них выглядывают смуглые куриные лодыжки, женщины в белых сарафанах, дети в панамках, на мужчинах - кожаные сандалии, соломенные шляпы и усы, черные, как смоль...

тем временем сопящий и матерящийся поток подхватывает мое тело, вносит его в распаренный вагон и ставит в проходе.

до фастова стою на одной ноге.

 

караваевы дачи

это техническая остановка, просто повод машинисту ударить по тормозам, чтобы головоруконогая субстанция - ах,ё!... - мгновенно нашла своими выступами углубления в строении окружающих тел.

в освободившийся в результате торможения объем вливается дополнительная порция жидкого человеческого мяса.

кому это казалось, что в вагоне тесно?

после кардач понимаешь, что было просторно.

 

караваевы дачи - боярка

послепосадочное молчание истаивает в телесном тепле пассажиров.

все понимают, что занятая территория узаконена.

гомон возникает отовсюду - и очень скоро я узнаю массу нового и интересного.

цены на всех киевских и пригородных базарах, недостатки в работе общественного транспорта столицы, тончайшие нюансы погоды прошедших дней...

биографические детали незнакомцев, прижатых ко мне судьбою-злодейкой, казусы из жизни легионов их родственников и друзей, а также - соседей и кумовьев беспрепятственно заливают по слуховым каналам мой мозг и укореняются в памяти.

 

мыкола и иван из ставыща! о том, как вы однажды в мае ночь напролет резались в карты с чьим-то безымянным мужем (та воно худоба!), выпили две банки самогона и съели пивгускы, мне не забыть!

я не видел рассказчицу, но ее оживленно жестикулирующие локти произвели впечатление на мою поясницу.

 

боярка - фастов

в вагоне невозможно пошевелиться, но непостижимым образом возникает и становится все активнее движение людей в проходе между фанерными насестами.

на остановках выходящие выдираются из вагона с акробатической ловкостью, с настойчивостью колорадских жуков.

выпадая на платформы своих полустанков, они похожи на слипшиеся финики по восемь копеек за сто граммов, их ежедневно покупал я в далеком 1970-м у вялой тети в крошечном магазинчике потребкооперации.

тем временем в вагоне начинается маркет-шоу.

люди, увешенные разнообразным товаром, движутся сквозь пассажирский пластилин с невозмутимостью опытных шахтных проходчиков.

женщина в болонье советской поры проныривает между плюшевыми бабками и предлагает уважаемым пассажирам житомирских гулливеров (не путать с костромскими лилипутами михал афанасича).

из-за ее спины высверливается юркий мужичонка и торжествующе вздымает над запотевшей коричневой плешью авоську с запотевшими стеклянными и пластиковыми бутылками.

гусиная кожа его шей пересечена ниткой, на которую нанизана таранка, на тощей груди висит кондукторская сумка, полная лоснящихся семок.

вагон вдруг вскипает массовым исходом фастовских.

их проклинают в голос пассажиры дальнего следования: занимают места, а на фастов электрички так и шастают!

фастовцы молчат, сберегая силы для боя за места в автобусах.

 

фастов - казатин

как мало нужно человеку!

становлюсь на вторую ногу, обхватываю пальцами кислый алюминий ручки "для держания" - и счастье!

вагон веселеет, поезд несется вскачь.

поток людей с сумками, пакетами, сетками и охапками товара становится непрерывным.

толстая замасленная женщина кормит голодных пассажиров пирожками с горохом, картошкой, капустой, рисом и яйцом, ливером, яблоками, вишней, маком...

все жуют, чавкают, запивают пивом и феерических цветов напитками из пластиковых бутылок.

пахнет чесноком и прогорклым подсолнечным маслом.

 

коренастый парень со шрамом на лбу поблескивает черным вороньим глазом и шпарит рекламные стишки.

у него можно купить почти все!

ножи для мясорубки, лезвия для бритвы, точильные бруски, приспособление для подъема спущенных петель на колготках, ножи, прищепки, лампочки, поплавки для удочек, предохранители для электросчетчиков...

это - неполный перечень.

он и сам не до конца знает ассортимент своей нательной лавки.

 

девушка, которой не видно из-под вороха треников

 

старуха со связками носков

 

парочка угрюмого вида с грудой цветов из пластмассы

 

печальный старик с баночкой цикория, черного, как смола.

 

перед казатином следует музыкальная пауза: опытный цыганский квинтет исполняет две песни, мелодично и минималистично.

в глазах у музыкантов видно: много вагонов позади, много впереди.

им дают, но так же экономно, как они поют.

 

вся торговая рать проходит еще раз, обратно.

 

наступает пауза.

в окне проплывают тонкие и изящные чугунные колонны: казатин.

 

казатин - бердичев

этот двадцатиминутный перегон - царство нищих всех мастей.

 

дети с лицами, похожими на мраморные столики в пивных.

 

воющая немая, теребит одежду и взвизгивает.

кстати: она исцелилась у меня на глазах.

человек ел колбасу, откусывая прямо от кольца.

она подошла к нему и внятно произнесла: дядя, дай покушать!

ошалевший дядя дает ей колбасы, а от хлеба она отказалась, вежливо, но твердо.

 

два конкурента встречаются у нас в вагоне.

один просит подаяние жалобно и со слезой.

другой же являет собою что-то вроде античного пана и требует денег на опохмелку.

когда первый видит второго, с ним происходит метаморфоза.

из страдальца он превращается в обвинителя и гонителя.

горячую и сбивчивую речь заканчивает он пек-шотом "геть москалив!"

(пьянчужка с хохотком рассказывал, что он "калужскай".)

пока скромник переводит дух, калужанин неожиданно предлагает ему: чё ругаешься? давай лучше пойдем выпьем.

вагон смеется и вознаграждает пьяного пана мелочишкой.

фарисей посрамлен, но подхвачен и уведен своим победителем.

 

бердичев - понинка

дальняя дорога исчерпывает интерес путника.

за бердичевым тянутся места, где память покрывается темными пятнами тяжелого дорожного сна, от которого кривится шея и терпнет рот.

в это состояние впадают все в вагоне.

тяжелые руки, расслабленные колени, груди, затылки валко раскачиваются в такт трескучей дроби колес.

для меня в каждой поездке повторяется одно и то же: я едва не пропускаю свою станцию и выскакиваю на узкую платформу понинки в самый последний момент.

вырванное из сонного оцепенения сознание смутно фиксирует свист закрываемых дверей, нарастание и убывание воя и грохота.

я рывком вскакиваю в реальность.

 

вокруг - тишина.

до горизонта тянется пастбище.

кое-где лежат густые предвечерние тени.

на переезде поднимаются шлагбаумы.

красный автобус, переваливаясь с боку на бок, увозит своих пассажиров, лица их желты от закатного солнца.

 

неподалеку от меня застыли два мальчика в трусах и грязных майках.

у их ног сидит рыжая собака.

все трое неотрывно смотрят вслед исчезнувшей электричке.

глаза собаки горят жаждой дальних странствий.

 

и я внезапно думаю: вот бы сюда сейчас ярослава сухомлина!

 

но это невозможно, мы познакомимся с ним только через десять лет.