вечер с книгой булгакова, чаем, грозой за окном и мыслями в черепе

гроза бушевала с полной силой, вода с грохотом и
воем низвергалась в канализационные отверстия, всюду пузырилось, вздувались
волны, с крыш хлестало мимо труб, из подворотен бежали пенные потоки. все
живое смылось с садовой, и спасти ивана савельевича было некому.
михаил булгаков. мастер и маргарита. похищение администратора

каждый год в начале лета, когда грозы безжалостно треплют пышную зеленую шевелюру земли, когда яркоголубая небесная эмаль во мгновение ока сменяется грязной сединой низких туч, когда столбы пыли норовят отвесить тебе, зазевавшемуся, смачную оплеуху и загнать твой удивленный вздох обратно в легкие, когда воду льют на прохожих ведрами и выварками… в такое время, уже сменив одежду, сидя перед окном и имея в руках чашку чаю, грущу о невозвратном.
чаю… чаю воскресения и жизни вечной, чаю всей душой…

бор на противоположном берегу реки, еще час назад освещенный майским
солнцем, помутнел, размазался и растворился.
вода сплошной пеленой валила за окном. в небе то и дело вспыхивали
нити, небо лопалось, комнату больного заливало трепетным пугающим светом.
иван тихо плакал, сидя на кровати и глядя на мутную, кипящую в пузырях
реку. при каждом ударе грома он жалобно вскрикивал и закрывал лицо руками.
михаил булгаков. мастер и маргарита. шизофрения ивана безродного.

сколько помню себя, всегда радовался приходу грозы.
жизнь была безоблачной до того, что становилось скучно.
она не была беспроблемной, но все решалось с такой неизбежной положительностью, что порою казалось достаточным закрыть глаза и подождать, пока неурядицы исчезнут сами собой.
да… мы радовались любому форсмажору: отмене урока, сильным морозам, отключению света (такое было однажды, длилось полчаса, мы были разочарованы), сильным грозам.
но гроза развала союза излечила от подобных чувств.
встречал я ее с радостью, но довольно быстро увидел, что не омыть мир пришла она, не очистить, но сровнять с землею все, что на ней находится.
и выл ветер, и сверкали молнии, и мутный поток снес все, что было дорого и мило…
мы получили по полной программе, словно содом и гоморра.
видимо, не нашлось пятидесяти праведников…

ливень хлынул неожиданно, и тогда гроза перешла в ураган. в том самом
месте, где около полудня, близ мраморной скамьи в саду, беседовали
прокуратор и первосвященник, с ударом, похожим на пушечный, как трость
переломило кипарис. вместе с водяной пылью и градом на балкон под колонны
несло сорванные розы, листья магнолий, маленькие сучья и песок. ураган
терзал сад.
михаил булгаков. мастер и маргарита. во время казни.

помню особенно сильную грозу в барановке.
мы с мужиками собрались у случи, на пляже.
небо стремительно приближалось и чернело, самая черная гроза в моей жизни. мы принялись плавать в довольно холодной реке, затем выпивали самогон, закусывая горячим хлебом, свежим салом и надерганными по дороге сюда перьями лука.
сделалось так темно, что мужики испугались, они были, в отличие от меня, местные, сельской закваски – и пугаться не считали зазорным.
они заторопились по домам, а я задержался – и пережил незабываемые ощущения.
была чернильная дневная ночь, я шел, ведя за рога велосипед, улочки были совершенно безлюдны, никто не встретился мне, ни кот, ни петух, ни собака.
в черноте стали лупить лиловые молнии, перевитые жгутами.
лупили прицельно.
по мне, конечно.
попадали в столбы в двадцати метрах от меня, в громоотводы на хатах.
самое сильное ощущение принесло прямое попадание в трансформаторную будку.
теперь-то мы уже видели это не раз, в каком-то там по счету горце, например. всей дороги до дома было двадцать пять минут.
когда я подошел к своей калитке, небо извернулось – и до половины сдернуло с себя грязное одеяло грозовых туч.
и даже солнце, которое склонилось к закату без надежды сегодня повидаться, благосклонно осветило мир своими желтыми-желтыми лучами.
мне было тридцать пять лет.
с момента включения основного мозга прошла пара месяцев.
не привык еще пользоваться.

гроза, о которой говорил воланд, уже скоплялась на горизонте. черная
туча поднялась на западе и до половины отрезала солнце. потом она накрыла
его целиком. на террасе посвежело. еще через некоторое время стало темно.
эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город. исчезли мосты,
дворцы. все пропало, как будто этого никогда не было на свете. через все
небо пробежала одна огненная нитка. потом город потряс удар. он повторился,
и началась гроза. воланд перестал быть видим во мгле.
михаил булгаков. мастер и маргарита. предпоследняя глава.

всегда очень остро чувствовал в романе именно мотив ухода, прощания, завершения земных дел, которые, конечно же, полны суетою.
вот это наступление покоя.
вот это воцарение тишины, когда природа, ох*евшая от грозовой трепки, заданной ей небом, некоторое время находится в прострации, просто приходит в себя… это, может быть, самое лучшее время, чтобы прекратить свехъестественными усилиями поддерживать набрякшие веки и держать глаза открытыми.
увидеть, что все в порядке.
мир цел.
устоял.
пустить веки, насладиться тем, что резь из зрачков уходит.
и расслабить лицо, которое само сложится в улыбку, как в дульку сворачивается детский кулачок.


боги, боги мои! как грустна вечерняя земля! как таинственны туманы над
болотами. кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто
летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. это
знает уставший. и он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки,
он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна
<успокоит его.>
михаил булгаков. мастер и маргарита. последний приют и прощение.

люблю его безмерно, этот роман, как родное гнездо.
как единственного друга.
как прибежище, куда можно юркнуть побитым в грязь и быть принятым тихо и тепло.
какое счастье, что он нашел в себе силы его дописать