берегись! антинаучные байки

давно это было…

как появилось имя “анна” у славичей

давным-давно в маленьком украйке, который назывался «немыто корыто», никогда ничего не мыли.
не было смысла: украек стоял на таком глинистом месте, что ходить здесь, отрывая ноги от грязи, могли только здоровые мужики, а остальные залипли, словно редиски на грядке.
вот какая глина славная была!

мужики ходили и кормили всех остальных. где уж было мужикам что-то еще и мыть!
что говорить, даже солнце в этом украйке вставало со звуком пробки, вырванной из скользкого бутылочного горлышка, а садилось – со звуком чавканья копыт в трясине.
кормились, однако, неплохо.

мужики ходили на охоту: собирали залипшую дичь. брали столько дичи, чтобы наесться досыта.
понятно, мясо приелось украинцам из немытого корыта.
главным лакомством местные считали манную кашу, но никто из них никогда ее не пробовал.

какая-то глупая старуха захотела манной каши и пошла подоить корову.

да так и умерла возле своей коровы, прилипнув руками к вымени. а в хлев-то никто и не заглядывал. аж покуда корова со старухиным скелетом между задних ног не вышла на пастбище.
на пастбище, правда, корова быстро мордой к траве прилипла. там и стоит. это картина: коровий скелет, а под ним – бабий.
но надежду хоть когда-то манну кашу попробовать украинцы все же не теряли.

так и жили в этом украйке, и даже дети у них были.
хоть это-то уж точно невозможно им было!

но милостив бог

и вот однажды, не успело зачавкать солнце на закате, как родилась маленькая, но уже достаточно вонючая девочка, которую тут же назвали анной.
что за имя, спросили немытокорытцы у родителей, нет такого имени!
(и правда, тогда еще не было.)
и тогда мать новорожденной анны пожертвовала собой ради того, чтобы объяснить родичам свою правду
на самом деле девочку назвали так в честь манной каши, но говорить букву «м» в этой страшном украйке никто не решался: боялись, что заклеится рот.
они спрашивали: «что за ия? нет такого иеи!»
и тогда мать девочки сказала: «анна – в честь каши манной!»
и рот ее заклеился навсегда.




бабушкина колыбельная

спи, дытятко, спи, сладкий, спи, поганый, спи, забодай тебя козявка!

отлетал день летний, день желтый, день последний, упал под порогом!

уснула земля, остывает ночи в лицо, звезды жадно пьют жар и хотят еще!

а напьются звезды жару – дадут деру. и будет над землею тьма великая.

и в этой тьме родятся сны о том, что было, что есть – и чему не бывать никогда!

вот мир осыплется увядшими лепестками, ляжет перегнивать к новой весне.

а наши украйки укроют снегом небеса и сберегут. ведь небеса – это наши завтрашние берега.

пристанут к берегам наши чайки в золоте заката.

убаюкает их баюла – проснутся утром, новыми, как имперская чекань.

нипочем нам зима – прилетит ласточка. нипочем нам ночь – взойдет солнышко.

слипнитесь, глазки, сложитесь, ручки, успокойся, сердечко!

смотри в оба, внучек. смотри во тьму. будет тебе сон – вещий.

и все.



о коварной агриппине

много славных городов в стране первозванной! еще с империи повелось славичам жить, не рассыпая рода.
закон запрещал выделять доли, да и сами не хотели по украйкам сухарями хрустеть. гурьбою и медведю пятки чесать не зазорно!
так что – пошли города.
и города у славичей сплошь родовыми были. и названия все больше от родовых и племенных имен и прозвищ происходили.

гласов, в верховьях пуги, бориславль, на границе северных лесов, гордень, между пугой и денебером, семиславенск, в сердце восточной части степи, заполошин, по линии змиевых валов, в предгорьях карпатских, ладомир, неподалеку от денебера, тоже на севере, между волинским и черным лесом, суев, в оврагах крещатого бора… да разве все упомнишь?

но как раз в ладомире дело было.

жила посреди рода семья, много для рода значившая. иван был старшим в роду, но не старым.
жена его, лада, родила ему трех сыновей и дочь. старшего сына, как и отца, иваном звали.

зря, нельзя сына, как отца, именовать. имена должны в поколениях чередоваться.
но – ничего не изменишь вдвойне: и теперь, когда эту историю рассказываешь, и тогда, когда она творилась, оба ивана уже были иванами.
лады к началу событий уже не было. иван старший жил вдовцом к тому времени лет с десяток.
дети с отцом хорошо жили, да и что говорить: важная семья была, о достатке не думали, других дел хватало.

иван старший умный был управитель рода. не греб под себя, привлек к правежу сыновей, даже дочь натаскивал. об иване младшем и речи нет: вместо себя готовил его

заприметили в семье, что иван старший как-то изменился. стал в люстерко поглядывать, да кафтаны на дню менять.
знать, на кого-тось глаз положил отец.
и правда, не прошло месяца, заслал сватов и привез из украйка барсуки юную агриппину.

надо сказать, украек этот промеж себя люди звали “худыми барсуками”. по какой причине? то ли голодно жил украек, то ли украинцев хулили – неведомо.

привез старший иван себе молоду жену – и зажили новой семьей.
агриппина собой была ни хороша ни плоха. просто свежая да молоденькая.
замечательно хороши были только руки у юной агриппины. кисти и пальчики на них были соразмерны фигуре – и диковинно тонки, филигранной выделки и красоты линий!

и вот как-то вечером приходит иван старший к своей супруге агриппине, а она сидит в углу сжавшись и диковинными ручками своими себя за плечи обхватила.
видит муж – что-то не то! он с расспросами.
агриппина отнекивалась, сколько могла, но в семье с покорностью женскою строго было, пришлось ей признаваться.

вышло, по ее словам, что иван младший стал в последнее время ее задевать, ведет себя странно, смотрит, а сегодня схватил за плечи и стал целовать – еле выдралась.
а иван-то младший, мы же помним, среди сыновей был старшим, всему имуществу рода наследник за отцом.
в общем, принц.

и вот, на!

иван старший крут был на расправу. тут же вызван был иван младший!
начал отец дознание. а иван все больше молчит, да лицом то краснеет, то белеет.
отец кричит ему, что, мол, совесть не позволяет слова сказать, в глаза взглянуть?
а сын глянул на него – в глазах у сына слезы и жалость.
отца зло берет!
тут иван младший раскрыл отцу, что его жена не так проста.
с первого дня, как пришла в дом, строила ему глазки. да он ведь не понимал! он-то на нее, как на мачеху глядел.

три дня назад она ему открылась. мочи нет, говорит, люблю тебя. я в отчаянии, говорит, если не будешь меня любить – скажу отцу, что ты на меня руку поднял.
так она и сделала.
и тут отец собирает род – и изгоняет своего сына ивана: не за блудливые помыслы, не за то, что на мачеху смотрел как на женщину, не за оскорбление отца.
а за то, что возвел на отцову жену поклеп в неверности. трус и вор.
и выгнал сына.

иван младший подался в орду. хороший был боец и умный военачальник.
много успехов и побед было у него. но не повезло ему – и в одной осаде завалило его стеною насмерть.
но еще раньше, когда только ушел из дому сын, за два месяца сгорело сердце ивана старшего. загрызла его вина.
однажды утром не добудилась его агриппина.

дальше история затемняется. род большой был, четверо детей, без ивана еще двое сыновей и дочь.
но дочь как-то очень быстро по смерти отца простудилась и умерла.
а что стало с сыновьями?
то ли охота. то ли рыбалка. то ли кони понесли. то ли подпруга лопнула.
даже имена этих сыновей не сохранились, вот вам намек на судьбу их.
осталась юная агриппина одна править имуществом рода.

в ладомире, понятно, никто не хотел к ней свататься
а потом – то неурожай, то пожар, то покража… обнищал род.
и в этом месте история окончательно затемняется.
когда и куда подевалась агриппина – точно неизвестно.

родом стал править один из братьев ивана старшего, велислав, – и через пяток годков опять поднялся род.

ну и слава богу

сказывали, что кто-то видел агриппину в имперской хани. будто бы на площади вез ее то ли какой-то сановник, то ли сам император в открытой карете и держал ее тонкие пальчики у своего сердца.
то-то империи не стало нынче.

все может быть.