Этюд

Они сидели на ветке словно воробьи, взъерошенные и мокрые, от только что закончившегося дождя. Один глядел на меня, другой куда-то в сторону на проспект.

Река все еще бурлила, как бы злясь на нарушившую ее спокойное течение грозу.

Сначала я скорее не увидел, а почувствовал нахлынувшую вдруг, внезапно тревогу исходившая от стоящего напротив балкона ясеня, который ни когда до этого тревогу во мне не вызывал. Я посмотрел туда и заметил этих двоих.

 Я подумал, что они смотрят не на меня, а куда-то на соседские балконы, но оглядевшись вокруг и поняв, что я сейчас совершенно один, понял, что смотрели именно на меня. Я подумал, что именно эти двое вполне могут стать началом цепи спешащих ко мне со всех ног событий способных перевернуть мой мир. 

Я закурил, но тут в дверь позвонили.

 Я подумал, что это Колька Мухин недопив с друзьями, по дороге домой заглянул ко мне «послушать музычку», случайно прихватив «всего лишь 350». 

Я подкрался к двери и взглянул в глазок.

Он стоял на площадке в старой, замшевой местами вытертой треуголке и таком же потрепанном сюртуке и глядел на меня сквозь дверь своим единственным глазом (отсутствие второго скрывала черная выгоревшая повязка).

Когда я открыл ему дверь, пестрая птица сидевшая у него на плече встрепенулась и расправив крылья недовольно крикнула, как что это побежало по пустынному лестничному маршу. Он ловко перебросил свой костыль в другую руку, и застучал своей деревянной ногой, входя ко мне в квартиру, пытаясь вытереть грязь с единственного ботфорта с серебряной пряжкой.

- Я ненадолго, - пробасил он, оглядываясь в поиске табуретки.

Я принес табуретку. Он с кряхтеньем уселся на ее, вытянув вперед деревянный протез, с расплющенным как розочка концом.

Он с присвистом тяжело дышал и не смотрел мне в глаза, это было плохим признаком. Тогда тревога только-только начала рождаться в моем теле.

Я скрестил руки на груди и прислонившись к дверному косяку ждал.

Он всегда любил театральность и это по началу казавшись мне забавным, со временим начало сильно раздражать.

Он снял треуголку. Птица на его плече встрепенулась, расправив крылья и громко крикнула: Пидерасты!

Он достал из камзола клубок грязной тряпки, служившей ему платком и вытер ею вспотевший лоб.

- Я ухожу на пенсию, - наконец выговорил он и только после этого осмелился посмотреть на меня.

«Началось», - подумал я, но промолчал, давая ему возможность выговорится.

Он поднял глаза на меня, по всей видимости, ожидая какой-то ведомой ему реакции, но я крепко держал свои эмоции в глубине.

- Это все, - проговорил он, взял свой костыль в руки и попытался встать, но тут взгляд его остановился на ее портрете и он замер.

- Это единственное безопасное место для нее, - проговорил я, все еще глядя на него.

- Рама ее ограничивает, - сказал он, поднимаясь с табурета.

- Чем займешься на пенсии?- спросил я, выпуская его из квартиры.

- Коллекционированием своих мыслей в рамочках.

Он на долю секунды заблестел единственным глазом, но тут же развернулся и пошел прочь.

В пепельнице на балконе пускала последний дым полностью истлевшая сигарета.

По мокрому асфальту стучал деревяшкой вместо ноги, уходя прочь мой Ангел-хранитель. На его плече привычно сидела пестрая Птица Счастья.

Река уже почти перестала бурлить прошедшим дождем и теперь привычно текла вверх, поднимаясь между крон деревьев к шестнадцатиэтажке, скрываясь, где то за ее крышей.

Они все еще сидели на ветке и уже втроем тоскливо глядели на меня.

«И вампиры в этом году рано прилетели», - подумал я, закрывая балконные рамы. – «Не к добру».

Оба моих сердца колотились как бешенные.

Я посмотрел на сгущающиеся сумерки, почесал когтями вставшую от влажного воздуха дыбом шерсть и оглядел давно не точеные шипы. Лихо вильнул хвостом вампирам на прощанье, я наглухо закрыл жалюзи.